- Молчал бы уж. Я всю жизнь езжу, так что ж, по-свински жить? Я всю свою мебель за один час сложу, как колоду карт, сдам в багаж и поехал.
Минут через пятнадцать он собрал из принесённых досок отличный стеллаж.
- Вот так, - буркнул Павел Петрович и опять ушёл в подвал.
Одного себя считал он виноватым в болезни Веры и сторонился всех, скрывался в подвале.
Однажды, когда Вере было особенно плохо, Павел Петрович вошёл ко мне, сел у стеллажа и долго смотрел на стену, молчал. И если бы его глаза могли уронить хотя бы самую крохотную слезинку, я нашёл бы слово утешения, доброго дружеского участия. Но старик был твёрд как камень, ему было так же трудно, как одинокому придорожному валуну.
И только когда уходил, глянул на меня суровыми сухими глазами и сказал:
- Ведь если что... выходит, я её... - и не договорил, махнул рукой.
Дмитрий тоже молчал. Приходил вечером, спрашивал: «Ну. как там?..» Потом листал книги или перебирал шахматные фигуры, как чётки. Если случалось, что играли они с Павлом Петровичем, то играли каждую партию страшно долго. Неподвижные, сгорбленные над доской, они, казалось, играли не друг с другом, а с кем-то третьим, с их общим сильным врагом.
После игры старик сам провожал Дмитрия до двери. Подавал ему пальто, шапку.
- Спокойной ночи, Дмитрий Афанасич.
- Спокойной ночи, Павел Петрович.
- Так ты завтра... заходи.
- Обязательно. Спокойной ночи.
- Спокойной.
Олег приходил каждый вечер. В оранжерее у него было знакомство, и он всегда приносил Вере цветы. Являлся оживлённый, весёлый и, раздевшись, проходил прямо к Вере.
- Что здесь наша болящая? - спрашивал он. - Ещё не улыбается?
Вера улыбалась.
- Вот и чудесно. Я прошу тебя быстрее вставать, а то в оранжерее останутся от цветов одни корешки.
Олег справлялся о температуре, об аппетите Веры и давал Анне Сергеевне, словно многоопытный врач, новые советы на следующие сутки. Он знал рецепты диетических супов, знал, как и когда надо ставить банки, горчичники, компрессы.
- Дай-ка твою ручку, дитя... Так... Пульс хороший. Открой рот. Не стесняйся, врачей не следует стесняться. Вот так, хорошо. Все идёт чудесно. Скоро уже встанем.
Олег шёл в кухню и журил Анну Сергеевну:
- Вы опять ночь не спали? Плохо, очень плохо. Лучшее средство борьбы с болезнью - это присутствие духа. В этом доме должно быть больше улыбок. Помните: улыбка - универсальное средство от всех болезней.
- Ох, да и что ж за молодой человек, - говорила о нем Анна Сергеевна, - прямо душа, а не парень. И что бы мы без него делали?..
Павлу Петровичу Олег не нравился.
- Липучий он какой-то да и... Тряпкой мокрой оботри, и вся петушиная краска с него слезет... Чего он сюды шлындает? Цветы носит - свадьба ему тут, что ли? Свистун.
И хотя Павел Петрович хмурился, смотрел исподлобья, Олег всякий раз приветливо с ним здоровался, справлялся о самочувствии и, как гидрометбюро, регулярно сообщал о погоде:
- Холодина сегодня невозможная, а завтра будет ещё холоднее. С северо-востока ожидается вторжение мощных холодных потоков.
- Свистун, - бурчал себе под нос Павел Петрович.
- Что вы сказали?
- Черт ему рад, говорю, этому потоку.
Сама Вера относилась к своей болезни как к чему-то совершенно необходимому для того, чтобы можно было жить дальше. Её слабенький организм в решительную минуту в борьбе за жизнь обнаружил необыкновенную силу. Вера не охала и не стонала, только иногда беззвучно плакала, отвернувшись к стене. Не морщась, принимала самые противные лекарства, и ещё до кризиса, к удивлению врача, у неё появился хороший аппетит.
Однажды, когда Вера была одна в комнате, я зашёл к ней.
Бледная, худая, она смотрела на потолок и кому-то виновато улыбалась. Её большие глаза теперь казались просто громадными - не глаза, а настоящий разлив.
Увидела она меня и смутилась, а потом, ничего, успокоилась и сказала:
- Посидите со мной немного. Даже закурить можете, если хотите, а то у меня уже не комната, а какая-то стерильная аптечная коробка.
- Тебе вреден табачный дым.
- Глупости. Хватит с меня аптеки.
Я закурил, но не очень смело - вдруг Люда войдёт?
- Как, по-вашему, умру я или нет? - спросила Вера и так на меня посмотрела, что даже пальцем невозможно было шевельнуть незаметно, покачнувшийся дымок от дрогнувшей папиросы и тот не ускользнул от её внимания.
Вот уж меньше всего я ожидал такого вопроса.
- А у врача ты спрашивала об этом? - Это было единственное, что я смог ответить.
Она улыбалась, но не выпускала меня из-под своего взгляда. Испарина выступила у неё на лбу.
- Разве можно верить врачу? Кстати, это как раз тот случай, когда честный человек может врать со спокойной совестью. Да и другим никому не верю, не могу даже с ними говорить об этом. А вот с вами могу.