– Операция прошла очень хорошо! – заявила она уверенным бодром тоном. Хирург сейчас примет душ и выйдет к вам, а потом вы сможете позавтракать в нашем кафетерии если захотите…
– Завтракать лучше поедем к нам, – решил за всех Себастьян и сверился с телефоном. – Я думаю, вам лучше будет побыть у нас. Пока полиция не закончит там… все свои дела. Вам нужно выспаться. Как следует отдохнуть.
– Мне нужно будет остаться здесь, – сообщил Хадиб. – Я не имею права отлучаться от его преосвященства, пока он не придет в себя.
– Вчера вы встали в восемь утра. Ты на ногах уже почти сутки, – возразила Лизель, успевшая целиком и полностью взять себя в руки. – Он будет спать до обеда.
– Таковы правила, – ответил Хадиб. – Не беспокойтесь, я знаю, что делаю. Все будет хорошо.
– Я останусь, – вызвался Ральф, впервые за весь вечер подавший голос. – Поезжай и поспи.
И одного только взгляда было достаточно: он искренне горевал по Джесс.
«Алекса»
Нас встретила девушка лет двадцати пяти. Очень прямая и до ушей напичканная манерами. Я видела ее мельком, на банкете в честь Рождества. Она, вроде бы кружила вокруг Филиппа, но как наследник, он всегда пользовался вниманием, и я приняла ее за одну из родственниц победнее.
Крашенную.
– Это – Селеста, – сказала Марита. – Моя помощница. Ассистентка. Если вам что-то нужно из дому, то просто скажите ей. Селеста все принесет.
– Спасибо, – сказала Лизель.
Я не ответила. Смотреть на Селесту было выше душевных сил. Если она, ассистентка, кружила вокруг Филиппа, это значило: он с ней спал. Ревность была такой сильной, что я на миг забыла про то, мой отец отходит после наркоза, а мать пробила затылком пол.
– Селеста, все подготовлено?
– Да, мадам. Мне проводить дам наверх?
Графиня кивнула. Мне показалось, они с ассистенткой соревновались. Марита в краткости, Селеста в исполнительности.
– Детка, – потянув меня за руку, чтобы я наклонилась, Марита коснулась губами моего лба, – мне очень жаль, дорогая. Если я что-нибудь могу сделать, только скажи.
Она расцеловалась со мной и слегка подтолкнула в спину, полностью сосредоточившись на Лизель.
– Мои соболезнования, – сказала Селеста.
С таким видом, словно я была грязной уличной шавкой, влезшей на чистый диванчик по барской прихоти.
– Я много слышала о вашей матери, фрау фон Штрассенберг. И очень глубоко соболезную. Наверное, это тяжело, лишиться родного человека так рано? – сказала она таким тоном, что мне послышалось: – «Я твоя мачеха, так что веди себя хорошо!»
– Вы можете разговаривать нормально, или вам контрактом запрещено?
– Нормально – это как?
– Филипп – не мой отец. То, что он был женат на моей мамаше, а сам присунул пару палок тебе, не дает тебе права говорить со мной свысока. Он никогда на тебе не женится. Ты поняла? Ник-ког-да!
Она заткнулась, но удовольствия мне это не принесло. Одно дело – биться с кем-то, кто тебе равен. Другое – помыкать прислугой, которая не может ответить.
– Простите, – сказала я. – Это не мое дело. Я не должна была говорить с вами таким тоном.
Пронзив меня раскаленным добела взглядом, ассистентка кивнула, но не простила.
Я приняла душ и легла в расправленную постель. Лицо болело от плача.
Графский замок был построен в то же время, что наш. И отсыревшие стены было не просушить никакими силами. Комнаты, которыми не пользовались, мгновенно обретали нежилой вид. Даже если их регулярно топили. И я подумала: не то ли происходит и с женщиной?
Когда нас не любят, мы утрачиваем какой-то шарм. Как нежилая комната отличается от жилой, так и брошенная женщина отличается от любимой. Может быть, эта сука уже прихорашивается в душе? Ждет момента, когда безутешный вдовец уладит формальности, чтобы начать охоту?
Да, он на ней никогда не женится. Такого мезальянса Марита не потерпит. Вот только вряд ли она говорит об этом с Селестой.
А та, наверное, считает, если завоевать доверие матери, сын падет ей в подол словно кокос. Селеста настолько ухожена, что я готова поспорить: на еду ей едва хватает. Ни одна бедная девушка не станет так вкладываться во внешность, если не рассчитывает подзаработать.
И вся такая манерная, совсем как Джесс, пока была здорова и в обществе. У меня по этой части пробелы. До пяти лет меня никто толком не воспитывал, потом в тринадцать, было уже «рано». Я вспомнила, что когда ругалась с Селестой, то по инерции упиралась кулаками в бедра, всем корпусом подавшись вперед.
Отличный, очень аристократичный жест. Научилась у девочек «волчьих» мальчиков, пока мы сортировали продукты для стариков.