Шарль взглянул на Себастьяна и заметил, что губы его дрожат, а глаза полны слёз. Раньше, де Абвиль поднялся, чтобы бежать за монахом, Шарль угадал её желаниено предотвратить неизбежное не смог. Слишком крепко вбили монастырскую премудрость в разум и сердце Себастьяна монахи их обители святого Винсента.
– Отец мой! – священник остановился, а все гости обратили взгляды на Себастьяна. Юноша окинул глазами пиршественный зал, нарядных дам, высокородных синьоров, и вдруг увидел их совсем другими, и весь свой привычный мир увидел другим.
Турниры и пиршества, войны и снова турниры, законы, установления, на которых покоится этот порядок, игра в куртуазную любовь, а за всем этим – стремление к богатству и славе, осквернение истинной верности и любви. Себастьян вспомнил слова добрых монахов.
Душа егоустремилась ввысь, прочь от бесконечно унылого однообразия прикрытого возвышенными словами, блеском золота и драгоценных камней. Что скрыто вне его, там за облаками? Там Бог? Кто знает?
Себастьян посмотрел на короля, тот не отводил выжидательного взгляда от лица де Абвиля. И глаза из все сказали. Себастьян почувствовал головокружительный восторг и странную лёгкость, а следом за тем – боль. Ведь он должен будет оставить Шарля, чтобы следовать за королем. Им суждено расстаться, Святая Земля и король Ричард призывают к служению.
– Отец мой! – повторил Себастьян, и теперь его голос был слышен в самых дальних уголках зала. Все замерли в ожидании, разговоры смолкли, музыканты опустили флейты и лютни, и лишь треск факелов и гудение пламени в четырёх больших каминах нарушали эту напряженную тишину. Генрих быстро пересёк зал, и остановился перед монахом. – Я прошу свидетельствовать мою клятву, святой отец. Не ради земной славы, но ради славы моего небесного сюзерена я принимаю крест и последую по Стезе Господней. Отныне мой меч и моя верность принадлежит Богу. Я приношу обет перед Господом и Девой Марией и перед тобой, святой отец, не обнажать меча до тех пор, пока не смогу разить им неверных.
Дамы восторженно ахнули, рыцари нахмурились. Король усмехнулся, покачал головой и тихо произнёс.
– А я клянусь гвоздями с креста Господня, что мы попались, придётся развязывать кошельки прямо сейчас.
– Вот уж не думал, что в семействе де Абвилей отличаются таким благочестием, – отвечал герцог.
Монах не сразу поднял руку для благословения, прежде он долго и пристально смотрел в глаза светловолосого юноши. Нет, в них не было веры… нечто другое. Себастьян приклонил колени и опустил голову.
– Господь не оставит тебя, сын мой, – произнёс отец Кристофер. Я свидетельствую твой обет. Ступай по Стезе Господней, ибо это есть путь спасения. – Он осенил рыцаря крестом. Себастьянподнялся.
По залу пронёсся гул одобрения. А потом ясно раздался призыв, некогда потрясший равнину Клермона.
– Deus le volt...Так хочет Бог!
Следом за де Абвилем из-за стола поднялся граф Адемар де Кверси, за ним сэр Вильям Овернский и сэр Артур де Валанс. Рыцари, которые и краем уха не желали прислушаться к проповеди, теперь один за другим преклоняли колени перед отцом Христофором и клялись в верности небесному синьору. Зал загудел от воинственных возгласов.
Те, кто по немощи или обремененный мирскими заботами, не мог отправиться за море, давали обеты пожертвовать часть своего достояния на дело освобождения Гроба Господня.
Рыцарь Элиас де Пайе поднялся и дрожащим от волнения голосом произнёс:
– Так как по своей старости и слабости сам я не могу отправляться в Святую Землю, то посылаю туда двух сыновей и восемь вооруженных латников с ними, и обязуюсь оплатить их пребывание за морем в продолжении всего того времени, пока они будут там.
Дамы, увлеченные общим благочестивым порывом, снимали украшения, золотые браслеты, кольца и ожерелья, скоро три больших серебряных блюда поставленных у ног проповедника наполнились доверху.
– Боже Милостивый, тебе угодно было сообщить моим устам дар убеждения, а в их сердцах пробудить стремление к небу! Благодарю тебя, Господи! Благодарю тебя! – молитвенно сложив руки, повторял отец Кристофер.
– Что я говорил? – стукнул кулаком по столу король. – Как ни поворачивай к миру, а война привычнее для тех, кому предназначено быть войнами.
– Это священная война, сир! – осмелился возразить герцог.
– Какая разница! - рассмеялся король и встал, чтобы произнести свой обет.