- Ты не ответил мне, - голос Кармеля прозвучал мягко и вкрадчиво.
- Нет, - простодушно отозвался Себастьян, - Я смущен тем, что вы видите меня обнаженным. В монастыре послушникам запрещают смотреть даже на собственное тело.
- А-а-а, - неопределенно протянул Шарль и принялся намыливать плечи и грудь своего гостя. – Здесь многое будет по другому и тебе придется привыкнуть… Встань. Не закрывайся от меня.
Себастьян подчинился и подставил голову и плечи под струи тёплой воды, которую лил на него из кувшина Шарль. Мальчик фыркал как жеребенок и отчаянно тёр глаза. Он был невинен.
- У меня не слишком много опыта в подобных делах, - засмеялся Шарль, и, прежде чем Себастьян опомнился, рыцарь, опровергая собственные слова, завернул его в нагретую у камина простыню, подхватил на руки и отнёс в постель.
- Теперь одевайся, наряд, конечно, будет тебе велик, но завтра я подберу что-нибудь получше, обещаю, - Шарль указал глазами на свою камизу, разложенную на сундуке в изголовье ложа. Одежда была красиво расшита у ворота и по низу рукавов.
- Вы слишком добры, мой господин. – Себастьян смущался и не знал, как вести себя с этим молодым рыцарем, который одарил его своим искренним расположением. Мальчик не в силах был понять, что побуждает барона к этому, и как теперь следует выразить благодарность. Он не знал о чем говорить с Шарлем, как вести себя, чтобы заслужить одобрение своего нового господина. Вместе с тем, Себастьян не мог смириться, что отец так легко отдал его незнакомому человеку. Как ненужную вещь. Без всяких сожалений и объяснений. Уязвленная гордость и грубо попранная любовь не позволяли мальчику полностью отдаться приятным ощущениям и отравляли радость от головокружительных перемен.
Часть 3
Кармел молчал, он следил за тем, как, стыдясь наготы, Себастьян поспешно натягивает одежду. В этом трогательном стремлении было так много беззащитности. Шарль видел насколько раним этот мальчик и странное, доселе незнакомое желание защитить одинокое, незаслуженно обиженное судьбой дитя вдруг овладело им. Заслонило все иные стремления и мысли. Шарль хотел чтобы Себастьян доверил ему свое сердце, отдал невинную любовь, но знал, что это не произойдет так скоро.
— Ты устал, поешь и ложись, оставим все разговоры на завтра.
— Да, мой синьор. — И без того немногословный Себастьян с
трудом заставлял себя произносить ничего не выражающие
односложные фразы. Мысли его беспокойно метались. Новое появление слуг несколько отвлекло Шарля и мальчик смог, наконец, хоть немного привести чувства в порядок.
Лохань с водой и ведра унесли, вместо них перед камином появился небольшой стол. Он был не похож на грубые козлы, прикрытые неровными досками, к которым Себастьн привык в монастыре. Этот квадратный стол целиком сделанный из тёмного гладко отполированного дерева, украшала тонкой резьба и затейливые надписями на непонятном языке. Ослепительно белое полотно скрыло буквы, прежде чем Себастьн успел рассмотреть их. Убранство стола: серебряное блюдо, кувшин с узким горлышком, кубки с насечкой, инкрустированные бирюзой, изящный масляный светильник, свидетельствовали о богатстве и изысканном вкусе хозяина. Шарль все так же ласково улыбался Себастьяну, призывая его не смущаться.
Поднос с едой принёс уже знакомый мальчику красивый темноволосый паж. На этот раз он не посмел поднять горящих отчаянием и ненавистью глаз, но и без того можно было ощутить напряженность и недоброжелательность, которая сквозила в каждом его движении, когда он готовился прислуживать юному гостю Кармела.
Шарль не удостоил пажа ни единым взглядом, все его внимание по-прежнему было сосредоточено на золотоволосом ангеле с прекрасными нежными, как у испуганного олененка глазами.
— Ты можешь идти Пьер, — рассеянно промолвил рыцарь, — Сегодня я больше не позову тебя.
Едва сдерживая слёзы, паж выбежал из комнаты, за дверью послышались всхлипывания, затем торопливые удаляющиеся шаги. Себастьян не решился спросить, чем так расстроен Пьер.
Несмотря на то, что со времени скудного завтрака в монастыре он ничего не ел, мальчик едва притронулся к жареной оленине, мягкому хлебу и сыру. Шарль не настаивал, он и сам не мог думать о еде и машинально скатывал на скатерти шарики из хлебного мякиша. Настороженное молчание висело в комнате и казалось ничто не сможет его нарушить.