Теплые, мутные капли чужого пота. Его передернуло.
Было очень жарко. Градусов пятьдесят.
«Не массаж, а пытка», — подумал он.
Вечером не обратил внимания на зуд. Раздражение, не больше. И только вымылся тщательнее. К утру пустяковое раздражение превратилось в здоровенные нарывы с надоедливой, дергающей болью.
«Что боль! — размышлял он. — Тысячу таких болей и тысячу уколов можно перетерпеть, лишь бы выступить. Выступить и не проиграть». Он медленно поднялся. Не спеша оделся, раздумывая о болезни. Еще раз пожалел себя. Когда шел к окну, чутко прислушивался к ноге. Вздохнул облегченно: «Нет, получше». Повеселел. Взялся за спутанный, в узлах шнур и потянул. Жалюзи заскрипели на разные голоса и уползли вверх. Ослепленный солнцем, он зажмурился и улыбнулся. На ощупь отыскал окно и толкнул его. Вместе с горячим воздухом в комнату ворвался приглушенный высотой шум большого города. Особенно громко стучали и гремели внизу трамваи: там была стрелка, и пути, раздваиваясь, разбегались в стороны.
У стола он остановился, взял «Лайф» с портретом Хемингуэя на обложке. Лицо у бородатого мудреца доброе, и в прищуренных глазах страдание. Долго смотрел в эти глаза, вспоминая Генри из «Прощай, оружие»... Потом вспомнил других людей и уже не из книг.
Под ворохом измятых галстуков заметил библию. Эту обязательную принадлежность всех «порядочных» гостиниц.
Потускневшие золотые буквы. Истертые сотнями пальцев грязные уголки страниц. Кого утешала и кого оправдывала эта равнодушная толстая книга? Увидеть бы их... И, рассеянно листая, снова думал о Хемингуэе. И о том, какая хрупкая вещь — человеческая жизнь, растворенная в бесчисленном множестве таких же жизней. Какая порой незаметная.
Убрал библию в стол.
«А я? Как у меня?.. Есть своя песня? Моя собственная? Моя работа? Мои увлечения? Пожалуй, в спорте я нашел себя. Там я — это я. Но неужели только спорт и есть моя песня?!» Эта мысль испугала его, и он побыстрее вышел, захлопнув за собой дверь.
Пока лифт опускался, он разглядывал старика лифтера. «Превосходная модель для художника, — восхищался он. — Изумительные руки! Эти пальцы, нервные, сухие. Как лежат они на черной стене кабины! И это выразительное лицо».
«А небо совсем и не голубое, — заметил он уже на улице. — Только говорят: голубое, голубое. Где? В стихах и на картинах... А оно бесцветное и в серых мерцающих точках. — В нерешительности остановился. — Куда пойти? К ребятам на соревнования? Но они уже «отработали». Могут кричать, худеть, волноваться, а мне нельзя...»
Решил посидеть у моря. Если идти переулками, оно близко.
«Как там наши? — Не думать о соревнованиях он не мог. — Агапов должен победить, не такой парень, чтобы проигрывать».
Под остроконечными крышами равнодушно дремали жирные голуби. Слабый ветерок вместе с пылью нес запахи ароматного кофе. В бесчисленных тратториях редкие клиенты потягивали ледяное пиво и вино.
Городской шум постепенно стих. Улицы раздались вширь, и дома спрятались за деревья.
Виллы. Проезды, вымощенные ракушечником. Железные решетки. Царство цветов за ними. Люди спокойные, самоуверенные. И все здесь тихо, вполголоса. Даже редкие машины едва-едва пыхтели, приноравливаясь к хозяевам.
Потом он заблудился и бродил, разыскивая дорогу. Долго слушал музыку около большого каменного дома.
Широкие окна настежь открыты. Звуки рояля и женские голоса разносятся по узкой старинной улочке.
Поодаль стоял грузовик. И шофер, толстый мужчина с синими небритыми щеками, тоже слушал и смотрел на окна. Шофер сидел на подножке своего автомобиля и, увлекаясь, вместе с хором беззвучно тянул мелодию, раскачиваясь в такт.
Заныла растревоженная нога. С неохотой двинулся дальше. Очевидно, у него был глупый и нелепый вид, потому что он услышал женский смех, а подняв глаза, увидел, что смеются над ним.
Сбоку вырос развязный малый. Пьяное лицо расплылось в фамильярной улыбке.
— Девочки. Пять. — Он растопырил грязный кулак. — Одна лучше другой... — И выжидающе затеребил букетик в петлице. — Или приберечь для себя? — Он сжал пятерню с массивным кольцом на пальце. — Ну, что ж? — Испуганно попятился. — Не хотите, воля ваша. — Он мешал вместе английские и французские слова...
Маленькое кафе над морем ему понравилось. Почти пустое и в глубокой тени широченных брезентовых зонтов. Он заказал фруктовый сок и попросил подогреть.
— Чуть-чуть. — И показал рукой на солнце. Официант понимающе кивнул, коснувшись пальцами горла.