- Тоней, меня зовут, - быстро ответила она, и стала помогать хозяйке, убирать со стола снопики травы и вешать их по примеру знахарки на веревку, протянутую у потолка.
- А меня бабкой Лукерьей зовут, - представилась знахарка.
- Так вы из староверов? – обрадовалась Тоня.
- Из каких таких староверов? – удивилась старушка.
- Ну из тех, что еще при Петре Первом в лес ушли, дабы сохранить традиции христианской православной веры, - стала пояснять девушка, но по выражению лица знахарки поняла, что та не знает, о чем она говорит и осеклась.
- А кто такой Петр Первый? –недоумевала старая знахарка.
- Русский царь реформатор, летоисчисление еще перевел. Раньше оно ведь шло от сотворения мира, а теперь от Рождества Христова.
- Ладно, не объясняй, все равно не пойму. Я грамоте не обученная, живу затворницей, люди ко мне только по нужде приходят, когда болеют, а так все сторонятся, брезгуют. Думают, что я с нечистой силой дружбу вожу, - села рядом с девушкой на дубовую лавку старушка.
- А ты кушай, - стала она выкладывать перед Тоней еду. Это была пшенная каша, заправленная топленым молоком. В берестяную кружку из крынки знахарка налила вязкой буроватой жидкости.
- Вот, киселька овсяного испей, - пододвинула она кружку к Тоне.
Пока Тоня ела, старушка всячески пыталась ей угодить: стряхивала с ее волос мелкие веточки и листочки, подбирала полы куртки, чтобы они не испачкались кашей, которую Тоня периодически роняла с круглой деревянной ложки, которой не умела пользоваться.
Когда каша была съедена, Девушка почувствовала такую усталость во всем теле, что ей казалось, как будто оно налито свинцом, и ей даже пальцем не хотелось шевелить. Она не заметила, как веки закрыли глаза, и сон стал одолевать ее.
- Ты пойди, ляг на кровать, да поспи маленько, - услышала она какой-то отдаленный голос знахарки.
Тоня кивнула и еле вышла из-за стола. Едва голова коснулась подушки, которая была набита пахучей травой, как тут же вновь провалилась в сон. Последняя мысль, которая мелькнула в ее голове, была не ее. Это тень жужжала ей в ухо, назойливой мухой, что ей тени, тут не нравится, и она, то есть Тоня, не должна здесь спать, а нужно уходить от этой странной старушки.
Но у Тони, даже возразить ей (или ему) не хватило сил. Она как осенний лист влекомый легким ветерком оторвалась от земного бытия, и теперь была невесомой и не принадлежала никому, только сну, уносившему ее куда-то далеко, где нет ни забот, ни тревог, ни печалей, ни теней.
Сколько прошло времени с момента, когда она уснула, Тоня не знала, и спала бы еще несколько часов, если бы не ее дурацкая тень, которая все время копошилась в ее мозгу и не давала покоя.
- Вставай! – верещала тень. – Сейчас же проснись! Надо валить отсюда, - пыталась вразумить она спящее тело. – Если бы я мог, я бы врезал сейчас тебе хорошенько, чтобы ты очухалась.
- Отстань, - еле выдавила из себя девушка.
- Вставай! Пока она ушла, а то поздно будет, - не хотела отставать тень.
Тоня с трудом разлепила глаза, у нее не было сил, чтобы подняться с кровати.
- С чего ты взял, что мы должны уйти? Давай отдохнем, а завтра пойдем дальше, - старалась уговорить свою тень девушка.
- Я при жизни в стольких передрягах побывал, что тебе и не снилось, поэтому опасность чувствовать умею. Не простая эта бабка, ой, не простая. Так что ноги в руки и айда, подобру, поздорову, - не отступала тень.
- Не удобно как-то, пришла, поела, поспала, и даже спасибо не сказала, - тянула время Тоня, в надежде, что старушка появиться и тень оставит ее в покое. И ей не надо будет никуда идти. Но старушки не было.
Тоня стала тянуться, зевать, медленно натягивать куртку, шнуровать обувь, словно испытывая терпение своей тени.
- Хватит копаться, ты можешь быстрее шевелить своими конечностями? – негодовала тень. – Дать бы тебе пинка. И что только в тебе такого нашел Антонов?
Наконец Тоня оделась и вышла на улицу. Была звездная ночь, на небе не было не облачка. Луна освещала лесную опушку, где была избушка, и тропинку, ведущую к околице. Тоня ступила на нее, но тень остановила девушку.
- По тропинке не иди, лучше вдоль нее, на расстоянии.