Выбрать главу

За занавеской в дальнем углу большой комнаты послышалось шевеление и стон. Тоня посмотрела в ту сторону, откуда доносился звук.

- Это муж мой Георгий, хворает, - пояснила женщина.

- Можно я его осмотрю? – спросила девушка.

- Конечно, милая, но покушай сначала, - остановила ее Прасковея.

- Попозже, - отодвинула Тоня кружку и пошла за занавеску.

Через десять минут, когда осмотр был завершен, она вышла к столу, там уже собрались все, и на столе появились другие угощения.

- Двустороннее воспаление легких, - объявила диагноз девушка, и добавила, - антибиотики нужны. Но по выражению лиц, присутствующих поняла, что это им ни о чем не говорит. – Значит, будем лечить народными средствами, - уже скорее себе, чем всем остальным, сообщила она.

Целую неделю Тоня не отходила от постели больного: заваривала травы, делала компрессы и обтирания, и больной стал поправляться.

Слух о некой молодой девице, умеющей врачевать распространился по деревне быстро и к Тоне потянулись жители из близлежайших деревень. Кто с нарывами, кто с инфекцией, а кто из праздного любопытства.

Тоня была благодарна Зое Михайловне, которая научила ее фитотерапии. Она сама лечила всех интернатских детей с помощью настоек и отваров, прибегая к медикаментам только в самых крайних случаях, когда народная медицина была бессильна. Но гораздо чаще случалось наоборот. Травы лечили то, что самые дорогостоящие лекарственные препараты не могли вылечить.

Дядька Кузьма терпеливо ждал, когда брат Георгий встанет на ноги и полностью излечиться, и тогда он спокойно заберет девчонку к себе в Рязань, и при этом его не будет мучить совесть.

Тоня чувствовала себя бабкой Лукерьей, которая жила в лесу у Латуринска и лечила всех приходящих к ней, невзирая на специфику.

«Вот, как надо проходить практику студентам», - думала про себя Тоня, - «когда у тебя нет ни инструментов, ни учебников, и ты один на один с болезнью. Только так ты можешь дать себе оценку и понять, чего ты стоишь».

Когда Георгий поправился, и нужно было собираться в путь. Вся деревня пришла проводить знахарку. Каждый вылеченный ею счел необходимым отблагодарить девушку. И нес ей все, что у кого было. Кто мед, кто яйца, кто вяленное мясо и рыбу, а кто и живого гуся. Тоня скромно отказывалась от даров, но Кузьма охотно принимал гостинцы и водружал их на телегу. Девочка, которую Тоня, вылечила от гнойной ангины, принесла ей в знак благодарности рыжего котенка с зелеными глазами. На что Кузьма отреагировал по-хозяйски отрицательно.

- Какой прок от этого кошачьего отродка? Лишний рот в дороге. Да и сбежит он все равно, ехать-то не близко. Только корм переводить.

Но Тоня взяла его с благодарностью, и девочка улыбнулась ей своим беззубым ртом.

- Дуры, бабы! – возмутился Кузьма. – Люди ей еду несут, подарки, а она отказывается. А принесли нахлебника, - она рада! Что ты с ним делать будешь? Коты они по своей сути лодыри и ворюги. Они мышей с крысами не всегда ловят, а вот что-нибудь с твоего стола стащить, - тут они молодцы!

- Я буду его любить и жалеть, не потому, что он должен ловить мышей, а просто так, потому, что он такой хороший и беззащитный, - прижала к своей груди котенка Тоня. – А еду я ему свою буду отдавать, чтобы вы не переживали, - ободрила она жадного Кузьму.

Котенок видимо понял это, и прижался к девушке своим маленьким рыжим тельцем. Тоня угостила бедно одетую босоногую девчушку пастилой и дала ей туесок меда, подаренный ей благодарным пациентом, который Кузьма уже уложил в телегу.

- С тобой по миру пойдешь! – тяжело вздохнул он, провожая глазами в «последний путь» туесок с медом.

- А жадность, между прочим, - грех! - съязвила Тоня.

- Я не жадный, а запасливый, - ответил Кузьма, но на всякий случай перекрестился и сказал, - Господи прости!

Телега с Кузьмой и Тоней медленно покатилась из Сосновки, люди махали им в след, а орава мальчишек бежала за ними, пока те не покинули пределы деревни.

 

[1] Рого́жа — грубая хозяйственная ткань.

Глава 18 "Битва"

Когда за Рябининым затворились тесовые ворота, холодок пробежал по всему его телу. Он не знал, что его ждет впереди и от этого на душе становилось еще горше.