- А что мать, волки обычно по-человечески разговоры разговаривают? – спросил Фома, и начал хохотать, заражая своим смехом всех остальных.
Мать злилась, оттого, что не знала, что ответить своему неугомонному отпрыску, братья шикали на него, или толкали в бок, чтобы тот замолчал и слушал. Потому что в такие моменты мать вскакивала со своего места, и начинала метаться по избе, создавая видимость неотложных дел: переставляла с места на место горшки, складывала из одной стопки в другую полотенца, скребла и без того чистую столешницу, и при этом замолкала. Братья начинали ее уговаривать рассказать сказку дальше, но та подбоченившись бросала колючий взгляд в сторону Фомы и говорила: «У умника поинтересуйтесь, пущай он вам сказки сказывает…»
После долгих уговоров мать вновь усаживалась на свое место и продолжала рассказ, но ненадолго. В итоге Фома получал тумака от старшего брата или отца, который тоже любил послушать сказки матери, но делал вид, что занят работой: чинил, давно починенные сети, латал давно залатанные валенки, перебирал, сто раз перебранную сбрую, а то просто лежал на печи с закрытыми глазами, и претворялся что спит, и ничего не слышит.
А однажды, когда мать рассказывала им о святом писании, о том, как Святая дева Мария зачала от Святого Духа, Фома спросил: «Как дева могла зачать? Она же дева?» Мать не выдержала и огрела его ухватом поперек спины.
- До коли, ты песья щеня, будешь вопрошать меня всякой непотребой? - Визжала она, трясясь от гнева.
- Маманя, если я песья щеня, - не моргнув глазом, на полном серьезе продолжал Фома свои умозаключения, - тогда моя мамаша должна быть…, - только и успел произнести, Фома, так как ухват больно вонзился ему в бок и столкнул с лавки.
- Токма тявкни, попытай меня, и я выну твои потрохи! – просверлила мать взглядом Фому. И тот понял, что сейчас действительно надо промолчать, иначе мать исполнит свою угрозу.
Сказки он теперь слушал из-за печи или около двери, чтобы в случае чего быстро выскочить на улицу. Но и туда ему в след летели черпаки, поленья, лапти и другая домашняя утварь.
Вот и теперь он сидел на крою лавки поближе к двери и слушал, как мать рассказывает каким-то женщинам явно не из их деревни (Фома всех своих знал в лицо), как ее постоялица-знахарка обернулась ведьмой-оборотнем, черным волком и унесла за тридевять земель ее любимого, ненаглядного сыночка Фому. Как вся деревня ходила в лес цельную неделю его искать, да так никто ничего и не нашёл.
- Не ножек, не рожек, - специально погромче, вставил Фома, - и удивился, что он действительно сидит дома у мамани за столом, но еще больше он удивился, что на него никто не обращает никакого внимания, и даже не пытается чем-нибудь в него запустить. Мало того мать продолжала рассказывать, как будто ничего не слышала. Да и незнакомые бабы головы не повернули. «Глухие, наверное», - решил он. «Чудной, однако, сон, никогда раньше не видел таких…», - продолжал размышлять Фома. «Значит, я могу повелевать своим сном как хочу, и оказаться там, где захочу. Хочу оказаться рядом с Тоней», - отдал он новое приказание себе.
И вот он вновь оказался в том же лесу, где осталась Тоня, она мирно спала. Фома хотел поправить половицу армяка, сползшего на землю, но рука прошла сквозь него.
«Тьфу, ты!» - выругался он. «Я все еще сплю. Надо проснуться. Проснись!», - приказывал он сам себе. Но ничего не менялось. Тогда ему в голову пришла мысль разбудить Тоню, а она, проснувшись, разбудит его. Но все попытки не увенчались успехом. Девушка его не слышала и продолжала крепко спать.
Костер уже догорел, близился рассвет, но было еще достаточно темно. И вдруг Фома увидел, как в метрах в десяти от спящей девушки блеснули два зеленых глаза.
- Волки! – крикнул, как ему показалось Фома.
Но никто не отреагировал.
- Нет всего лишь коты! – услышал он насмешку и увидел рыжего Тониного кота.
«Если бы я проснулся, то уже покрылся бы мокрым потом» - подумал Фома. «Хотя, чему удивляться, я же сплю, а во сне и коты могут себе позволить разговаривать».