Она откусила кусок пирога. Ничего вкуснее она никогда не ела. Прибежал Поуль и тоже потребовал пирога. Поуль был ровесник Руфи и Йоргена, но играл чаще с детьми из Верета.
— Пошли прочь с вашими крошками! Я только что вымыла пол и не желаю, чтобы вы сорили мне в доме! — прикрикнула на них тетя Рутта.
Они выскочили на крыльцо.
— Скажи своей матери, чтобы она сейчас же шла ко мне! Мы с ней вдвоем съедим весь пирог и будем пить кофе, пока нас не стошнит. Смотри, не забудь, а то я отлуплю тебя так, что ты даже сидеть не сможешь!
Поуль отправился к бабушке с брюками. Но мать все равно рассердилась, что Руфь надолго оставила Йоргена одного. Когда мать произносила имя Руфи таким тоном, в нем не оставалось ничего красного. Оно становилось острым и серым, как санная колея весной. И, словно шило, буравило голову. Руфь!
Она ничего не сказала матери о дяде Ароне, сказала только, что тетя Рутта сердита и просит мать прийти к ней.
— А в чем дело?
— Не знаю, — солгала Руфь.
— Приготовь сено коровам на вечер! И следи за печкой до прихода отца, — сказала мать и ушла.
Эмиссар много плавал на пароме и спасал души людей. Но не в его силах было спасти души своих домашних. Эли однажды совсем было поддалась ему и хотела преклонить колени, но мать этого не допустила. Вот что портило Эмиссару жизнь.
У него даже голос менялся, когда он проповедовал. Чужой, он звучал откуда-то сверху, над головой Эмиссара. Однажды Руфь слышала, как он читал проповедь на Материке. Собралось более двухсот человек. Он был одновременно и Господом Богом, и Иисусом Христом. Умопомрачительно красивый, с черными вьющимися волосами и сверкающими глазами. Даже рот у него изменился. Стал большой и красный, как у городской дамы, только гораздо больше.
Руфь видела по собравшимся, что он им нравится. Они стояли и сидели вокруг него, ловя каждое слово. Это было великолепно, почти страшно.
Но Эмиссар наш, мы только на время одалживаем его, подумала тогда Руфь.
Так было на молитвенном собрании. Но все изменилось, как только они вернулись домой. Дома Эмиссар стал обычным. Таким, как всегда.
Вообще-то, Руфи больше всего нравилось, когда он стоял где-то далеко на кафедре и заставлял людей преклонять колени. Мать тоже предпочитала, чтобы его не было дома.
Йорген вытаскивал из сапог скомканные листы газеты.
— Сухие! — очень серьезно, с удовлетворением сказал он.
— Нет, Йорген, они еще мокрые. — Руфь хотела запихнуть в сапоги новую газету.
Но, Йорген не желал ничего слышать, он выхватил сапог у неё из рук и быстро надел его. На мгновение Руфью овладела усталость. Как будто был поздний вечер. Пусть делает что хочет.
Они пошли в хлев. Йорген легко доставал сено, торчащее из люка в потолке, и скидывал.
Пока Руфь то наклонялась за сеном, то снова выпрямлялась, а сухие стебли кололи ей руки, ее взгляд упал на пыльное окно хлева. Солнечные лучи, осветив паутину, преобразили ее. Сделали прекрасной. Пыль золотилась в луче над двумя дохлыми мухами. Мухи казались черными бусинами.
И все это благодаря свету, подумала Руфь и распрямилась. Свет все заставляет выглядеть по-другому. И наверное, никто в мире, кроме нее, не догадывается об этом.
На подоконнике валялся сломанный велосипедный звонок. Паутина и звонок выглядели единым целым. Эта картина была до боли знакома, словно Руфь сама написала ее!
Неожиданно у нее перед глазами возник городской мальчик с велосипедом. Она услыхала резкий велосипедный звонок. Его большой палец нажал на рычажок звонка, и мальчик положил звонок на подоконник. Потом поверился к ней лицом и засмеялся. Его смех был тихий, как дыхание.
Руфи захотелось удержать эту картину, запомнить и унести с собой. Запомнить краски, паутину, сеновал и мальчика — все, как было сейчас.
Но картина исчезла. И она снова услышала, как пыхтит Йорген, доставая из люка сено.
Горм стоял перед ними, он только что произнес эти роковые слова.
Отец еще не закончил читать газеты после обеда. Сказать это пришлось потому, что мать хотела заранее послать приглашение своим родным, жившим на юге страны.
— Я не хочу конфирмоваться.
— Но Горм! — Голос матери слегка дрожал.
— Что еще за выдумки? — Отец сложил газету.