«…я смотрю вниз и вижу пушистые, словно плюшевые, лапы с белыми коготками. Лёгкий ветерок играет с моей шёрсткой, ныряя в её колышущиеся волны. Дверь за калиткой скрипнула, и я вся напряглась. Вышла высокая женщина в длинном строгом платье с вязанными белыми манжетами, потянулась, посмотрела по сторонам и, повернувшись к двери, стала осторожно вывозить кресло-коляску с мальчиком лет девяти, придерживая её на ступенях. Я чувствую, как моё сердце учащает биение, а ноги-лапы сами ведут во двор. Я бегу и краем глаза ловлю своё отражение в плоских зеркальных лужах. Но оно меня уже не пугает: жёлтые глаза, короткая серая шерсть, маленькие торчащие уши. Я протискиваюсь через прутья в калитке, собирая у себя на спине капли росы, и устремляюсь к нему. Укутав в мягкий плед, мать оставляет мальчика на обычном месте под яблоней. Я запрыгиваю ему на колени, разбрызгивая капли. Он смеётся. Как же он красиво смеётся! Он смеётся и гладит меня. А я ему пою, как умею. Моя стрекочущая песня звучит очень громко. Мне хорошо. Я счастлива. Растянувшись у него на коленях, я запрокидываю голову и смотрю в его худенькое, бледное, почти прозрачное лицо и огромные глаза цвета горчичного мёда. Они такие влажные и такие родные. Он замечает, что я смотрю на него, и улыбается. Потом он говорит, говорит, говорит о море. Он всегда говорит о море и о своём знаменитом прадеде, британском капитане. Я его поощряю своей лучшей песней, а он продолжает рассказывать об эпохе линейных кораблей, о деках, мощи артиллерии, бронзовых пушках и флагманах британской эскадры. Я допела. Поднимаюсь на задних лапах и тянусь к его разрумянившимся щекам, чтобы с благодарностью потереться о них. Мои усы щекочут его шею и нос, и он снова смеётся. А потом обнимает меня и говорит, что сильно любит… И о том, что хоть мама и скрывает от него правду, он всё знает, и нам скоро придётся проститься навсегда…»
Грузный мужчина из соседнего купе налёг на оконную ручку всем своим «мучным» телом. После недолгого сопротивления она пронзительно огрызнулась и поддалась. «А вы говорите, не открывается!» – весельчак обнажил крупные жёлтые зубы. Прохладный ночной воздух невидимой лавой ворвался в душный вагон, разгоняя спёртый запах вечерних перекусов, потных тел и несвежих носков. Холодок остывшего дня, приправленный ароматной ноткой весенней листвы, влагой остуженных полей и каплей горечи дорожного мазута, заставил накинуть на плечи кофту. Со стороны поля доносился надрывный, но слаженный хор сверчков, в который то и дело включалось соловьиное соло из прилегающей посадки.
Сначала шум послышался на перроне, а потом возня по нарастающей переместилась в вагон. Звеня многочисленными браслетами и бусами, цыганка с годовалым ребёнком на руках и двумя мальчишками-погодками лет шести и семи шумно, но неспешно продвигалась по коридору.
Эй, красавица, а куда это ты собралась?! Ты меня слышала? Давай, выметайся отсюда! – словно из-под земли выросла маленькая, но крепкая фигура проводницы в фирменном синем жакете, который она поправляла на ходу.
Не серчай, дорогая! Я и слышу, и вижу! – нараспев подхватила цыганка и так резво повернулась к ней, что длинная трёхъярусная цветастая юбка заплясала вокруг её ног каруселью. – И вот что тебе скажу. Не того любишь, не тому сердце своё девичье даришь. Не будет тебе с ним покоя.
Ага, ага. Может, тогда скажешь, с кем будет покой этот? – гаркнула проводница и невесело засмеялась.
А чего же не сказать хорошему человеку? Как позолотишь ручку, не пожалеешь детям малым, так сразу и поведаю.
Кто бы сомневался, – хихикнул мелкий лысый мужик в спортивном костюме с газетой в руке.
Эй-эй! Кто мне не верит, того обману, кто мне верит, последним угощу. А ты зря смеёшься, милый человек. Тебе в пору не смеяться, а плакать.
Чего? – возмутился тот. – Что ты мелешь, малахольная? А ну пошла отсюда, и спиногрызов своих забирай!
Говорю, что вижу, никого не обижу, – спокойно ответила гадалка, не удостоив мужчину взглядом и продвигаясь дальше по вагону. – Купи пилу и спили рога, чтоб не выросли высоко, как у горного козла.
Купе оживилось, грянув хохотом, а мелкий метнулся было к цыганке, но заметил, что на голову ниже её, и сконфузился. Он шикнул, зло отпихнул с прохода проводницу и выбежал в тамбур. Проводница смачно выругалась ему вслед и снова обратилась к незваной гостье, протягивая ей рубль.
– Ой, красиво позолотила, душа моя! – на лице цыганки появилось подобие улыбки.
Та говори уже! – потребовала проводница, махнув на неё рукой.
Одиночества боишься, потому и прячешь сердце своё в руках случайных, в руках ненужных. А ведь тебе ли не знать – на чужих слезах счастья не построишь! И транзитом мил не будешь! Начало тебя ждёт! – вдруг отрезала цыганка, оборвав свою песню.
Какое начало? – поперхнулась проводница.
Правильное, доброе. Не будешь одна, коли порвёшь с прошлым.
Как?
Молча! – вскинула голову гадалка, давая понять, что сеанс окончен.
Проводница из соседнего вагона, прибежавшая на панику, стояла возле коллеги подбоченившись и улыбалась золотым ртом. Она наклонилась к подруге и прошептала ей в самое ухо: «Я бы и сама тебе это нагадала. Давно талдычу, бросай этого засранца, не уйдёт он от жены». Та оттолкнула её и, вспомнив о своих прямых обязанностях, заорала:
Так, посторонним покинуть вагон! Отправляемся через три минуты!
Ух, молодой-интересный, дай золотой на хлеб детям, всё поведаю, ничего не утаю, – цыганка уже стояла возле долговязого парня и с вызовом смотрела ему в лицо. Тот сконфузился, помялся и с неохотой вынул из заднего кармана брюк мелочь.
На вот, только ничего не надо. Сам всё знаю.
Вижу, что знаешь. Правильно делаешь, что за журавлём не гонишься. Не твоя это судьба. Может, слепому солнце не светит, зато греет спину. Спасибо, дорогой, дай Бог тебе мира! – кинула она уже через плечо, со звоном высыпав монеты в грудной карман. К ней подбежали мальчишки и, перебивая друг друга, на непонятном языке стали показывать конфеты. Один уже запихнул сладость в рот и активно пережёвывал шоколадную массу вместе со словами. Гадалка что-то коротко крикнула им, словно выплюнула, и второй мальчишка показал грязным пальцем на Любашу. Мать тряхнула головой, убирая длинные космы на спину, и направилась в заявленном направлении.
Спасибо, красавица, спасибо, милая. – Она, не говоря ни слова, быстрым движением подхватила ладонь Любы и потянула к свету.
Вы посмотрите на неё! – перебила её тучная женщина из соседнего купе, приподнявшись на локте. – Люди отдыхают, а ей всё равно. Горланит на весь поезд. Бесстыжая, совсем совести нет!
Не кричи, мамаша, мне совесть не к чему. Бесполезная это вещь. Мне удача нужна. Птице – небо, рыбе – вода, коню – дорога, цыгану – удача, – огрызнулась гадалка, даже не взглянув в её сторону, и снова обратилась к Любаше. – Едешь весну свою встречать, а встре… – вдруг по её лицу скользнула тень, а правая смоляная бровь подпрыгнула на лоб.
Ну и… что встретит? – Кристина свесилась со второй полки и потребовала продолжения, протягивая мальчишкам два яблока.
Цыганка вздрогнула и уставилась на неё своими угольными глазами, жирно подведёнными стрелками и тенями. Её губы приоткрылись, она отпрянула от полки, не отрывая цепких глаз от лица девушки. Кристине на мгновение показалось, что она считывает с её физиономии только ей видимый код. Раздался паровозный визг, и сразу за ним – истерический крик проводницы:
Так, всё, отправляемся! Выметайтесь!
Гадалка дёрнулась, перекрестилась, схватила одного мальца за руку и впопыхах направилась к выходу, быстро и громко выкрикивая на ходу:
Гулять тебе самой по себе! Душа у тебя кошачья, потому и смерть тебя обходит. Не слушай голову, нутро своё слушай, оно всё знает, всё помнит! А подруге твоей удача, может, и случится, коли сумеет судьбу обмануть. Пусть тебя слушает и не перечит! – перед дверью, где свет не горел, а сумрак собрался в сизую дымку, она остановилась и пристально-тяжело, словно сам фатум, посмотрела на Кристи. – Берегись седьмой жизни!
На несколько секунд в вагоне повисла звенящая тишина, будто вместе с цыганкой в ночь выпорхнули все голоса и мысли. Толчок поезда вывел пассажиров из оцепенения.
Это же надо такую чушь нагородить, – вздохнула женщина, снова укладываясь на подушку.
Да уж… – улыбнулся пожилой мужчина интеллигентного вида, подмигнув Кристине. – Если уже цыгане начали проповедовать реинкарнацию, то с миром что-то явно не в порядке.