Я слушала разговор и ощущала, как под одеждой моя кожа покрывается полчищами мурашек. Всё вокруг казалось неправдоподобным. Эта таверна, бородатые мужики, странный разговор, сама я в модном берете среди селян за дубовым крестьянским столом… Словно ситуация была кем-то невидимым склеена из папье-маше, и теперь этот невидимка разглядывает созданную им сцену, ехидно посмеиваясь. Некий водевиль. Тут тебе умер, а тут – живой. Вдруг мне пришло в голову – я здесь, чтобы услышать, что человек из «Фиата» жив. Но зачем мне это знать? Может, прав здоровяк Арно, развлекается Всевышний. Когда погиб Андрей, у Бога чувства юмора отсутствовало. Он просто закрыл очередное досье на одного из нас, поставив в конце на его жизни вердикт-печать: отработан, на жизни родителей – вечную печаль и бессмысленность, а мою заставил вертеться, извиваться и подстраиваться к новому витку пути.
Койнойокан
*Предчувствие симпатии или любви, которая ещё не началась.
Андрей появился в её жизни почти мистически. Театр давал тогда «Евгения Онегина». Приближались святки. Несмотря на рождественский ажиотаж и дикую усталость (утром приходилось вести детские ёлки, а вечером вживаться в пушкинскую эпоху), в театральной труппе царило воодушевление. Начало января даровало пушистый снег, нежную солнечную негу и чинное, даже таинственное спокойствие природы. Пьеса шла на «ура», суля к концу месяца премиальные. Эта новость всех так обрадовала, что отпраздновать её было просто необходимо. Эта благодарность день в день совпала с народными гаданиями. Будучи навеселе, то есть в максимальной эмоциональной близости с образом Онегина, которого играл, Серов заявил, что если в этот святой день Татьяна, то бишь Кристина, не погадает, грош ей цена как актрисе. Нельзя упустить шанс, который сроднит её с образом бедной девушки, театром и искусством вообще. Он ещё долго что-то говорил, но никто уже не слушал, разрывая подкинутую идею на советы. Было решено, что родниться с искусством будет не только Кристина, но и весь незамужний женский контингент труппы. Гадать решили так: каким окажется имя первого прохожего, так будут величать и суженного. Перед тем, как выпустить первую «испытуемую» в мир магии, Серов с серьёзной миной продекламировал «судьбоносные строчки» из пьесы, опуская предшествующую отрывку лирику:
Чу...снег хрустит... прохожий; дева
К нему на цыпочках летит,
И голосок её звучит
Нежней свирельного напева:
Как ваше имя? Смотрит он
И отвечает: Агафон.
На заднем дворе театра было пустынно, но очаровательно. Мелкие, похожие на золотую пыль снежинки, казалось, застыли на тёмно-синем шёлке ночи, так медленно планировали они по воздуху. Тяжёлые лапы сосен время от времени осыпались белой пудрой, пугая уснувшую птицу. Тишина. Ни души. Только ждущие, раскрасневшиеся лица коллег, то и дело осторожно высовывающиеся из-за дверей подъезда. Некоторые из них, растопив дыханием островки на заледенелых стёклах, пялились оттуда, словно рыбы из проруби. Кристина стояла в центре двора и переминалась с ноги на ногу. Она старалась спрятать лицо от колючего холода в объёмный пушистый шарф, но кончик носа уже через несколько минут порозовел, сигналя о спасении. Послышались скрипучие шаги, и тут же из-за угла вынырнула мужская фигура. Человек шёл быстро и тоже прятал лицо в высокий воротник пальто. Кристи сначала замялась, но групповое шиканье со стороны театральной двери вывело её из оцепенения, и она кинулась к удаляющейся фигуре: