– Впечатляет…
Он обошёлся двумя:
– Сука. Ненавижу.
Затем последовал оглушительный хлопок дверью, и наступила тишина. Долгая, тягучая. Я сидела, зарывшись с головой в плед, и без конца проигрывала в голове недавнюю сцену. Огонёк свечи съел почти весь воск и теперь в панике бился у основания стеклянной подставки. Я смотрела на него, и мой страх постепенно сменяла злость. «Какое право он имеет так поступать? Унижать меня за то, что не оценила его амбиций и не заняла так любезно приготовленное место в задних рядах «знатной швейцарской фамилии», вечно отдавая поклоны снизошедшим до моей персоны снобам?» Негодование так завладело мной, что стало жарко. Я откинула плед, затушила последние конвульсии свечи и в полной темноте подошла к окну. В доме напротив смотрели телевизор. Свет от меняющихся на экране сцен то осветлял комнату, то погружал её в полумрак. Вот зажглось небольшое окно на втором этаже, ещё одно. Теперь вспыхнули окна на кухне. В стекле проплыла голова соседа с взъерошенными волосами. Я наблюдала за обычной жизнью и думала, что совсем недавно могла лишиться своей. Не было бы больше ни страха, ни чувства вины, ни этих милых соседей. И муж бы мог, наконец, гордиться своей решимостью. Или наоборот, был бы сейчас в панике, как поступить с телом? В моей голове ясно нарисовалась картинка с перепуганным лицом Дэна. Вот он заворачивает моё бездыханное тело в наш мягкий сиреневый ковер. Став на четвереньки, яростно вытирает мочалкой оставшуюся на паркете кровь. Смотрит по сторонам и, заметив ещё несколько капель, переползает туда и продолжает драить пол, жёстко чертыхаясь и брызгая слюной. Я почувствовала, как мои губы разъехались в улыбке. Это была злая улыбка, коварная. Она была не сама по себе, а шла от созревшей шальной мыслишки. Я посмотрела на паркет, медленно подошла к месту, где стояла полчаса назад, когда грянул выстрел, оглянулась. Пройдя траекторией выстрела, как и следовало ожидать, нашла небольшое отверстие в стене. Ноги сами привели меня на кухню. «Умерла, так умерла», – подумала я и сделала ножом небольшой надрез на пальце.
На четвёртый день моего уединения в Шиа я решила пройтись до небольшого культурного центра, расположенного у подножья лыжного подъёмника. Тамошняя цивилизация состояла из заправки, небольшой гостиницы, кафе-ресторана, киоска-магазина, аптеки и банкомата. После моего добровольного заточения странно было снова оказаться среди людей. Странно и приятно снова почувствовать на щеках прикосновения колкого мороза и настырные заигрывания слепящего солнца, видеть улыбающиеся в приветствии лица, гладить жёсткую шерсть подбежавшей с призывами поиграть соседской собаки. Я ощущала себя совершенно другой, новой. Словно кто-то стёр всю старую информацию с моего жёсткого диска, предоставив шанс начать всё сначала. Я ощущала неумолимую потребность узнавать себя. Больше не хотелось прятать свои «неудобные» мысли, маскироваться, придумывать отговорки, чтобы освободиться от внутреннего страха, преследующего меня с рождения. Кто решает, что есть правильно, а что нет? Если я так чувствую, значит, это для чего-то нужно. Мне нужно. Почему же я от себя всё время бегу? Почему постоянно пытаюсь отделаться от внутреннего голоса, списывая своё состояние на «критические дни» или невроз? За день до моего избавления от хандры мне снова приснился забытый сон, и я вдруг ясно поняла, что мне нужно делать. Постоянно мечущийся маятник, который на протяжении всего времени не давал расслабиться, вдруг остановился, и напряжение отступило. И стало легко. Я проснулась с бодрящим ощущением свободы и радости, и тем же утром приняла решение поставить жирную точку на прошлом и начать всё сначала. Уже через час я шла по скрипучему снегу, и с каждым шагом, подобно настороженной кошке, отпускала свою тревогу, разрешая себе потягиваться под ласковым солнцем.
В кафе пахло кофе, корицей и круассанами. Три этих запаха по созданию уютной атмосферы могут запросто поспорить с любым фешенебельным отелем в центре мегаполиса. Я поздоровалась и уселась в потёртое кресло у окна, захватив по дороге утреннюю прессу. Уже через несколько минут на моём столике аппетитно приютились булочка с корицей и капучино с аккуратно выведенным пенкой лепестком. Было ещё рано, поэтому посетителей в кафе было мало, а те, что были, казалось, разговаривали намеренно приглушённо, чтобы не потревожить ещё сонное утро. Ненавязчивое бормотание радио, иногда прерывающееся музыкой, праздные ленивые голоса, ароматный кофе, залитое золотым светом пространство… Я блаженствовала. Всё же как мало человеку нужно, чтобы почувствовать удовольствие. И ведь дело не в этих милых незнакомых людях, не в кофе, даже не в солнце. Дело в нас самих, в наших ощущениях. Я отложила газету и, устроившись в глубоком кресле поудобнее, прикрыла глаза и подставила лицо солнцу. Слух уловил несколько фраз из разговора двух женщин, сидевших у балкона. Слова совершенно не вязались ни с картиной за окном, ни с интерьером, потому и показались мне почти инопланетными. Речь шла о море. Я невольно прислушалась.