— Так, значит, это должно быть все же мучительно?
Рамон вздохнул, решив быть откровенным.
— Да, иначе не получится.
Какой же я идиот, что пошел на эту близость! — мысленно отругал себя он. Уж этого-то никак нельзя было допускать. Ведь я поклялся не прикасаться к Синтии, пока заново не завоюю это право, утерянное двенадцать месяцев назад. И что же? Не прошло и суток, как мы встретились, а я уже увлек ее в постель, дав волю своему желанию.
Молодец, нечего сказать, корил себя Рамон. Когда мы только-только познакомились, я ухаживал за Синтией целую неделю, прежде чем мы оказались в постели, а теперь не смог и дня выдержать. Нет, это не повторится, пока к Синтии не вернется память!
Рамон чуть не взвыл, когда Синтия отрешенно провела языком по своим мягким полным губам. Желание взметнулось в нем тайфуном, но неимоверным усилием воли Рамон взял себя в руки. Ему все же удалось загнать дикого зверя обратно в клетку, где он оставался в течение всего этого мучительного года.
— Вставай же, — позвал он, поднявшись с кровати, и помог подняться Синтии.
Она ухватилась за руки Рамона и с трудом встала на ноги, пытаясь сохранить равновесие.
— Все нормально? — спросил Рамон, когда ее хватка чуть ослабла.
Она пробормотала что-то невразумительное.
Прежде чем выпустить ее руки, Рамон посмотрел на Синтию, желая убедиться, что с ней действительно все в порядке, увидел ее обнаженное тело и тут же отвернулся, чтобы скрыть свое возбуждение.
— Вот и отлично, теперь пойди прими душ и собирай вещи, — отрывисто велел Рамон и стал одеваться, поднимая с пола один предмет своей одежды за другим. — Я хотел бы, чтобы через час мы выехали.
— Это твое окончательное решение? — разочарованно протянула Синтия.
Рамон посмотрел на нее и увидел в ее глазах растерянность и испуг. Синтии определенно не хотелось покидать Гаррисберг, где она чувствовала себя в безопасности. Но Рамону пришлось настоять — у него не было выбора, поскольку в Балтиморе осталось ее прошлое и его будущее, которому, возможно, не суждено сбыться, когда Синтия обретет память.
— Да, — твердо ответил Рамон.
— Балтимор… — прошептала Синтия.
Рамона уязвила беззащитность во взгляде ее прекрасных зеленых глаз. Он со вздохом подошел к Синтии и мягко поцеловал в губы.
— Там наш дом. Мы едем домой.
11
Рамон и Синтия уже больше часа находились в дороге. Они обменивались лишь короткими дежурными фразами и даже не пытались скрывать свою неприязнь за вежливым тоном.
Объявив об отъезде в Балтимор, Рамон снова воздвиг между ними стену отчуждения. Не терпящим возражений тоном он ясно дал понять, что не собирается обсуждать свое решение, в то время как Синтии хотелось оспорить его. И она оспорила бы, если бы, не чувствовала, что у нее нет достаточных аргументов.
Что ж, вполне резонно, что Рамон решил отвезти меня домой, рассудила она. Иначе, зачем ему было приезжать за мной? Возможно, в Балтиморе я найду разгадку своей амнезии. Поскольку я хочу наконец все вспомнить, не стоит противиться этой поездке.
И тем не менее Синтию не покидали страх и неясная тревога. В тесном пространстве машины молчание лишь усиливало напряженность, и Рамон начал немного нервничать, время от времени бросая недовольные взгляды на жену.
— Почему у тебя такое выражение лица, будто я тащу тебя на Голгофу? — наконец не выдержал он.
Синтия не ответила. Рамон, чтобы разрядиться, крепко выругался, проклиная и женщин, и пробки на дорогах, и все на свете…
— Скажи, у тебя всегда был такой противный характер? — холодно прервала его излияния Синтия.
— Нет, я заразился от тебя, — огрызнулся он, перестраиваясь в другой ряд и увеличивая скорость. — С другими я невозмутим, как сфинкс.
— Никогда бы не подумала.
— Как же иначе? Ведь я руковожу огромной компанией и не могу допустить, чтобы эмоции брали верх.
— Да уж, латиноамериканский темперамент очень изменчив, — будто размышляя вслух, проронила Синтия.
Лучше бы она держала свои мысли при себе, потому что для Рамона эта тема была словно красная тряпка для быка.
— В любви я тоже темпераментен, — процедил он сквозь зубы.
— У тебя ведь испанское имя?
— Да, моя мать родилась в Мексике, а отец американец. Я родился и вырос в Америке. Помнится, ты называла меня полукровкой, — с улыбкой добавил Рамон, — а я в ответ называл тебя…