И теперь, когда Браманте вернулся, выглядело это так, словно он намеревался остаться здесь насовсем. Усевшись на обломок древней колонны с каннелюрами, поставленный на торец рядом с железными воротами, зашуршал упаковкой чего-то съедобного, купленного в супермаркете.
— Я бы чего-нибудь поел.
Браманте посмотрел на Фальконе, крякнул и, разломив сандвич пополам, протянул кусок сквозь решетку двери.
— Это последний ужин осужденного? Я всегда полагал, что им дают кое-что посущественнее.
— А ты весьма любознательный тип.
— Ага, — кивнул Фальконе. — Это один из моих недостатков.
— И тогда, четырнадцать лет назад, ты тоже был любознательным.
— По большей части меня интересовал именно ты. И тут меня очень многое ставило в тупик.
— Что например?
Фальконе откусил.
— Прежде всего зачем тебе понадобилось тащить в подземелье Алессио.
Браманте бросил на него мрачный взгляд.
— Ты не поймешь. У тебя нет детей.
— Ну так просвети меня.
Археолог взглянул на часы.
— Дети растут и развиваются. Они должны становиться сильными. Уметь побеждать в состязании, в соперничестве. Их нельзя все время от всего прикрывать. Это просто невозможно. Потому что однажды — так бывает всегда и со всеми — тебя не оказывается рядом. Вот тогда оно на них и обрушивается.
— Что именно?
— То, что именуют «реальным миром», — устало произнес Браманте.
— Стало быть, то, что ты бросил Алессио одного в пещере, где он сидел, перепуганный, — все для того, чтобы сделать его сильным?
Бывший профессор нахмурился и покачал головой. Фальконе, к собственному разочарованию, все еще не мог понять главное.
— У меня никогда не хватало мужества даже подумать об отцовстве, — признался Лео. — Когда я женился, это было одно из первых неприятных открытий, которые сделала для себя моя жена. Ей бы раньше об этом догадаться. Быть отцом — это известное самоотречение. Воспитывая ребенка, знаешь, что в конечном итоге тебе придется отправить его в жизнь, куда он пойдет собственным путем. И все нити оборвутся. Ты его отпустишь насовсем. Может, у меня слишком развитое чувство собственника. То немногое, что мне дорого, я предпочитаю держать при себе.
Последняя фраза удивила его самого. И Фальконе задумался, действительно ли он хотел сказать именно это. И еще подумал о том, что сейчас чувствует Рафаэла Арканджело. Жестокий способ распрощаться. В этом-то все и дело.
А потом Лео услышал какой-то звук, донесшийся сверху, высокий и громкий. Вой полицейской сирены.
— Но поступить так с семилетним мальчиком? Нет, он был для этого слишком мал, Джорджио. Это даже я понимаю. Ты же был его отцом. Именно ты жестоко с ним обошелся… Я так и не могу этого понять и принять.
Браманте сунул руку в карман куртки, достал пистолет и просунул ствол между прутьями решетки, держа его на расстоянии ладони от головы пленника.
Инспектор сунул в рот последний кусочек сандвича.
— Ненавижу плавленый сыр. И почему люди покупают такую дрянь?
— Что это с тобой, Фальконе? — резко спросил Браманте. — Или ты не знаешь, скольких я уже убил?
— Отлично знаю. Но Алессио убил не ты, хотя и считаешь себя отчасти виновным в его смерти. Именно в этом в значительной мере причина твоего комплекса вины. Ты хоть понимаешь весь идиотизм своего положения?
Убийца не пошевелился.
— Раньше я надеялся его найти, — продолжал Фальконе. — Не только для тебя. В первую очередь для его матери. И для всех нас. Когда ребенок вот так пропадает без вести, это каким-то образом нарушает естественный порядок. Возникает впечатление, что кто-то нарисовал мерзкое граффити на чем-то красивом, мимо чего ходишь ежедневно. Ты, конечно, можешь сколько угодно заниматься самообманом, внушать себе, что тебе на это наплевать. Но тебе ведь не наплевать. И пока кто-нибудь не сотрет эту мерзость, все равно не успокоишься. И никогда не смиришься с тем, что произошло.
— И этим «кем-нибудь» должен был стать ты?
— Предполагалось, что да. Но я им не стал. Извини.
— А он все равно мертв, — твердо и уверенно сказал Браманте.
— Ну, наверняка ты этого не знаешь. Я уж точно не знаю. Мы шарили повсюду. Лудо Торкья никогда не говорил, что он погиб. Ни мне, думаю, ни тебе. Что он сказал? Ты так его бил, что следовало бы ожидать…
— Сплошную ложь. Ложь и вздор. Мой сын мертв, — повторил Браманте.
— Кто-то из мудрецов сказал, что в конечном итоге все мы там будем.
Беглец едва не рассмеялся. И опустил пистолет.
— Инспектор полиции цитирует старого английского экономиста! Кто бы мог подумать?!