Он был недоволен. Приезжие, словно сговорившись, спрашивали дорогу к «Старой кружке», отвлекли внимание от его рассказа. Но Карл-Мария не любил выпускать инициативу из своих рук.
— Мы должны выработать план действий, — сказал он.
— А может, лучше сбегаем пока к «Старой кружке» и посмотрим, что там происходит? — предложил Петер.
— Бегите, — сказал Карл-Мария, — я не пойду. Чего я там не видел! У нас есть дела поважнее.
Но все-таки, хотя обида была велика, он пошел за друзьями. А идти, пожалуй, действительно стоило. Долго еще потом гадали мальчишки, почему в субботу на дверях ресторана гостиницы «Старая кружка» висит объявление «Сегодня закрыто», а через окно видно, что на вешалке гардеробной висит не меньше полусотни одинаковых серых плащей и в дверях кухни то и дело мелькают кельнеры с подносами, заставленными тарелками. Но их все равно не пустили бы внутрь, и они не могли бы поэтому увидеть, как люди, прибывшие в гостиницу, вскакивают и вытягиваются при появлении человека, которого в издательстве «Цербер» знают как отставного полковника Дрилленхенгста, начальника отдела «ЯОТ».
ГЛАВА XI,
Лизьхен Трумпф, как уже, очевидно, догадался читатель, и была той умеренно полной блондинкой 22 лет и 156 сантиметров роста, которая, разочаровавшись в прежних исканиях, дала объявление в газету. Что делать! Ей было, конечно, жаль после трехлетней помолвки отказываться от доктора Абердоха, но еще больше ей было жаль себя. Стать женой корректора? Такая перспектива ей не улыбалась. Докторский титул без денег и положения, которые соответствовали бы этому титулу, — ну, какая же это перспектива? «Каждый сам кует свое счастье», — любила повторять фрейлейн Трумпф старинное изречение. И первый удар по этой наковальне она нанесла, дав объявление а газету. «Играть следует честно», — столь же охотно повторяла фрейлейн Трумпф фразу из кинобоевика «Жизнь на ринге». Поэтому она напрямик сказала Абердоху, что отреклась от него, и, покуда отвергнутый жених переживал ее коварство, Лизьхен пожинала первые плоды своего смелого шага. Нельзя сказать, чтобы они были обильны. Ответов было не очень-то много. Грубые материалисты ставили предварительный вопрос о приданом. Идеалисты умалчивали о приданом, но просили прислать карточку в полный рост, гарантируя строжайшее соблюдение тайеы. Лишь один ни о чем не спрашивал и ничего не просил. Он напирал лишь на то, что тоже любит музыку, природу. Ему-то Лизьхен назначила свидание. Претендент должен был появиться ровно в двенадцать. Он предложил встретиться не в Бирштадте, а в Дункельвинкеле, благо до него можно за час доехать на автобусе. Лизьхен узнает его по серому платочку в кармане спортивного пиджака и букетику гвоздик, который он будет держать в левой руке.
Пленительные детали! Даже самый снисходительный человек не отважился бы назвать покрой пиджака доктора Абердоха спортивным. Что касается цветов, то отвергнутый жених имел привычку держать их, далеко отставив руку в сторону и всем своим видом показывая, что лично он к этим цветам не имеет никакого отношения. Но сейчас она ждала другого, который, несомненно, — о, она предчувствует это! — умеет дарить цветы. И вот этот другой появился — его внешность превзошла самые смелые ожидания. Он был почти молод, одет почти как актер Боб Робине в боевике «Тот, из-за кого все сходят с ума», а поклонился ей почти как Дуг Портер в фильме «Претендент на руку принцессы».
Как отлично все складывается! Они сидят за столиком в пустом саду ресторана. Она объяснила, почему, будучи девушкой с идеалами, с одной стороны, но вполне современной — с другой, решилась дать объявление в газету, и он уже успел сказать, что всецело понимает ее стремление бросить таким образом решительный вызов судьбе, как вдруг за соседним столиком появляются трое мальчишек. В руках у них удочки… Один из них поразительно веснушчат.
— Не понимаю, почему в ресторан пускают детей, — капризно говорит Лизьхен, монолог которой о том, как она понимает родство душ, прерван на самом патетическом месте.
— В дневное время мы не можем отказывать нашим постоянным гостям в мороженом и лимонаде, — извиняется кельнер.
— Не будем обращать на них внимания, — успокаивает Лизьхен ее спутник. — Разве вам не кажется, что мы здесь вдвоем и что мы очень-очень давно знакомы?
О, конечно, Лизьхен это тоже кажется.
Но вдруг она видит, что лицо воспитанного кавалера, который с живейшим вниманием слушал ее монолог, вроде бы изменилось. Он по-прежнему слушает ее, но уже не слышит. И вместе с тем он внимательнейше прислушивается. К чему же? Неужели к болтовне мальчишек за соседним столиком? Лизьхен говорит обиженно: