Я безуспешно пытался наладить с ним хоть какую-то близость — и на кладбище, и позднее, когда мы прощались в аэропорту. Уже потом, вернувшись, я обсудил это с Фрэнсис. Мы с ней сидели за коктейлем в баре отеля «Кортес» и наблюдали за тем, как на город накатывает туман.
— Судя по всему, это его проблема, Алан. А вовсе не твоя. — Фрэнсис помахала соломинкой от коктейля. — Ну-ка, вспомни первое правило композиции…
Не пытайся вместить все в один кадр. Да, я помнил это правило. Я решил поискать спасения в работе. Я взял заказ журнала «Лук» осветить упрямство и одержимость голливудских гонщиков в их стремлении выиграть гонку «буллитов». Я даже внушил себе, что меня больше ничуть не волнует горящая резина «мустангов» и «Дж. Т.О.», не волнует треск, с которым разбиваются корпуса автомобилей, похожий на удар исполинским кулаком в грудные ребра. Боль пошла на убыль под натиском чисто профессиональных забот, превратившись в кадры пленки, в маленькие четырехугольники, разбросанные на моем рабочем столе… но тут зазвонил настенный телефон. Это была Джилл, голос ее звучал спокойно, но так, словно ее успокоили лоботомией, превратив в сплошное плато все горы и долы. Не смогу ли я прибыть в Нью-Йорк на оглашение завещания? Совершенно неожиданно в предварительных условиях обнаружился пункт, согласно которому меня просили присутствовать.
И вот, через две недели после гибели Элио мы все собрались вновь, в адвокатской конторе Эльмера, Кагана и Бейнбриджа в Сигрем-билдинге. Тед сидел, сумрачный и отрешенный, как индейский юноша с рекламы сигар. Джилл лучилась ледяной выдержкой и самообладанием, если не считать того, что ее руки в белых перчатках не знали ни секунды покоя. Я заранее набрался терпения и снисходительности — нам с Линдой пришлось хлебнуть вдосталь после смерти отца, — и я понимал, что оглашение завещания и все, с этим связанное, — не та ситуация, когда в людях вспыхивают добрые чувства.
Вошел Фрэнк Эльмер, седовласый и крайне важный, его сочувствие безутешной родне смотрелось столь же с иголочки, как его костюм. Было в нем что-то ястребиное. Или, если угодно, нечто, заставляющее подумать о кардинале Ришелье. Взгляд человека, привыкшего делить то, что ни в коем случае не подлежит разделу. Если бы Иисус Христос решил, деля хлебы и рыбу, задокументировать этот факт, ему было бы не обойтись без Фрэнка Эльмера.
Но ближе к делу. Эльмер возложил руки на стол и в нужном ему порядке проверил заранее разложенные бумаги.
— Миссис Чезале, вам известна финансовая ситуация вашего покойного мужа?
— Полагаю, что так. Элио неизменно советовался со мной перед тем, как сделать серьезные капиталовложения. Так у нас повелось сыздавна.
Седая бровь поползла вверх.
— Не уверен, что правильно понял вас.
— Еще до нашего знакомства, когда Элио был гонщиком, он заранее заботился обо всем на случай аварии с трагическим исходом. «Когда сидишь за рулем, у тебя не должно быть никаких посторонних мыслей», — так он это формулировал.
— Такой подход можно только приветствовать. Мистер Чезале неоднократно подчеркивал свою заинтересованность в том, чтобы ни вы, ни ваш сын, ни в чем не нуждались. — Он достал какое-то досье. — Детали, связанные со страховым полисом и пакетом акций, не слишком сложны. Хотя, конечно, если вам угодно, я могу остановиться на них. Но в целом вам с Теодором уготован ежегодный доход в размере двадцати тысяч долларов.
Впервые за все время нарушил обет молчания Тед. Он заговорил негромко, подростковым, ломающимся и неуверенным голосом.
— А что произойдет, когда мне исполнится двадцать один?
— Вы станете полноправным наследником, хотя распорядительную власть вам придется делить со мной. — Адвокат пребывал в довольно курьезном замешательстве. — Меня сейчас больше беспокоит состояние текущего банковского счета. — Он развел руками. — Мистер Чезале распорядился по этому поводу вполне однозначно. Деньги следует разделить между вами поровну, разбив выплаты на пятилетний период в интересах уменьшения подоходного налога.