— Дело идет, контора пишет!
Геннадий с шумом отодвинул табуретку, пошел навстречу деду.
— Мы только что о вас говорили!
— По какому такому поводу? — Никонор Ефимович расстегивал ржавые крючки полушубка и с любопытством поглядывал на девушку.
— Хотелось посоветоваться с вами... Ах, да, вы же не знакомы! Это и есть мой дедушка, Ина, а это,— повернулся к нему Геннадий,— инструктор горкома комсомола Инесса Иноземцева.
— Ого, как громко! — Никонор Ефимович пожал черствой своей рукой ее руку, бархатистую, слабенькую.— Вы, по крайней мере, имеете представление о своей знаменитой тезке?
— Как же, имею. Родители и назвали меня в честь Инессы Арманд.
— Скажите на милость!.. Славная была женщина, видел я ее в Москве в двадцатом году. Боевая. Всеми женскими делами управляла...— Никонор Ефимович исподволь рассматривал новоявленную Инессу: среднего росточка, тонкая, рыжеволосая, немного близорукая, с чуть вздернутым носиком в веснушках, она была невидной, некрасивой. Но в ее прямом, по-детски задиристом взгляде, в ее сдержанной полуулыбке угадывалась открытая душа, не омраченная никакими горестями жизни.— Так, значит, зачем же я вам понадобился? А? — спросил он, потирая руки и присаживаясь к столу, заваленному чертежами.
— Организовали мы у себя бригаду коммунистического труда,— начал Геннадий.
— Слыхал, слыхал.
— И заповеди наши знаете?
— Мы с вашими заповедями еще против Дутова ходили. — Вы хотите сказать, что дело не новое?
— Ишь ты, как ловит старика на слове! Выкладывай-ка лучше, в чем у вас заминка,— и Никонор Ефимович приготовился слушать: облокотился на колени, опустил голову, прищурился, точно заинтересовавшись мудреными завитками на некрашеной половице.
— Есть у нас на участке одна замечательная работница, бывшая баптистка. Со слезами просит принять ее в бригаду, отказывается от своей веры. А горком против...
— Против чего? Чтобы она отказалась от религии? Геннадий рассмеялся.
— Да, мы против приема Журавлевой в бригаду коммунистического труда! — бойко вступила в разговор все время молчавшая Инесса.— Мы не позволим дискредитировать идею...
— Постойте-ка, ребята, давайте разберемся,— Никонор Ефимович поднял голову, распрямился (тут и слушать нечего — все ясно!).— В самом деле, что получается: вы воюете против сектантов, а сами впадаете в сектантство.
— Речь идет о бригадах ком-му-ни-сти-ческого труда! — горячилась представительница горкома.
Каширин бегло взглянул на Инессу — та сбросила пуховый, дорогой платок на стол, словно приготовившись к схватке, и показалась ему сейчас совсем девочкой с худенькими, острыми плечиками и жидкими косичками. Эдакая забияка!
— Так как же прикажете жить баптистке? — серьезно спросил он ее, как равную.— Вступать в коммунизм со своей сектой или с вашей бригадой? A? B самом деле, куда ей приклонить голову?.. Давно ты в комсомоле?
— С тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года,— с достоинством ответила Инесса.
— Давненько. Стаж почтенный. Да ты не сердись, я, в самом деле, не шучу... Мне, к сожалению, не довелось состоять в комсомоле. Родился рановато и переспел к первому съезду Союза молодежи. Но, помню, был у нас в Ярске секретарь укома, примерно твоего же росточка и стажа. Огонь — не секретарь. Не глядя на то, что у меня был высокий титул,— партприкрепленный! — секретарь укома не раз схватывался со мной. Схватились мы с ним и из-за одного тихони-паренька, исключенного из РКСМ. Пришел ко мне этот тихоня жаловаться, открыл всю подноготную: оказывается, он мальчишкой состоял в какой-то секте вместе со своим старшим братом. Когда в наших местах шли бои, то старшой симпатизировал Дутову, а меньшой — Каширину. (Это мой однофамилец, чтоб ты знала. Как видишь, мне тоже повезло, Инесса!..). Так вот, во время белоказачьего налета на Ново-Ярскую станицу произошел любопытнейший случай. Как только дутовцы ворвались в станицу, старший брат тихони осмелел, нацепил наган, фуражку с кокардой набекрень и побежал помогать своим, а младшой содрал красную повязку с рукава, спрятал понадежнее винтовочку и заперся в чуланчике. К обеду беляков вышибли из станицы. Тогда старшой вернулся в хату, сунул наган в сундук, залез на печку, как ни в чем не бывало, а тихоня приободрился, опять достал свою повязку и, зарядив винтовку, присоединился к красногвардейскому отряду. Так они и воевали весь восемнадцатый год, даже часть девятнадцатого прихватили. Точно так, в самом деле... Я пересказал все это секретарю укома, представив, значит, исключенного в наилучшем виде. Огонь-секретарь и тут нашелся: «Убедились, товарищ партприкрепленный, до чего живуча сектантская зараза! Брат не мог поднять руки на брата. Разве можно держать его в комсомоле? Ни в коем случае! Освобождайте меня хоть сегодня от работы, я не согласен...» Скажите на милость, какой был орел! Вскоре мы с ним отправились на губернский съезд. До Южноуральска добирались на лошадях, «железка» бездействовала. Ехали неделю. Я всю дорогу убеждал укомовца, нажимать-то не хотелось... А теперь тот, исключавшийся, в дипломатах ходит, в ООН заседает...