— То совсем другое дело, тогда люди проверялись в бою, — не сдавалась Инесса.
— Зато Рая Журавлева проверена трудом, — горячо возражал ей Геннадий.
Никонор Ефимович проговорил с ними около часа. По его словам выходило: большинство людей уже относится к труду по-коммунистически, однако отношения между людьми еще не достигли идеала. Завязался спор о бытие и сознании. Никонор Ефимович принялся доказывать Инессе, что сознание способно и опережать бытие (иначе как же бы мы совершили революцию?), что вполне можно приучить молодого человека жить по-коммунистически еще до того, как он станет получать от общества все блага по потребности. Защищаясь, Инесса неосторожно намекнула на какое-то противоречие марксизму.
— Вряд ли Карл Маркс похвалил бы Ярский горком комсомола за отказ воспитывать эту баптистку,— шутливо заключил Никонор Ефимович.
И вспомнив, что ему надо до конца дня обязательно побывать на площадке завода синтезспирта, он торопливо простился с молодежью, заметив, между прочим, для себя, что не одни комсомольские дела объединяют его внука, серьезного парня, инженера-строителя, с этой стрекозой, «теоретической» Инессой.
«Вот уже и третье поколение взваливает на свои плечи груз государственной работы»,— подумал Никонор Ефимович, направляясь к проходной. Вдруг он почувствовал себя очень плохо. Перед глазами сверкнула бело-голубая вспышка, будто от короткого замыкания, и все погрузилось в темноту. Он сделал наугад шаг, второй, опустился на ступеньку низкого крылечка, неловко запрокинулся к ногам перепуганного сторожа.
Геннадий вызвал «скорую помощь», повез его домой, хотя врач категорически настаивал везти в больницу.
— Умоляю вас,— говорил Геннадий, — я все, понимаете, все беру на себя. Хотите, дам расписку? Бабушка против всяких больниц. Как только она узнает, с ней тоже может случиться припадок.
То ли Никонору Ефимовичу стало полегче, то ли, собрав остаток сил, он хотел успокоить внука, но он проговорил довольно внятно:
— Я просто опьянел от свежего воздуха...
Через час в доме Кашириных собрались все: Зинаида с Егором Егоровичем, Максим с Эмилией, Геннадий, Илья Леонтьевич Жилинский. Пол-Ярска уже знало, что у старика Каширина микроинфаркт. Он лежал в полузабытье, навзничь, покорно вытянув сухие, узловатые руки, дышал отрывисто. Поправляя подушку, Дарья Антоновна дотронулась до реденьких его волос. Он открыл глаза, обвел взглядом комнату, сказал, едва успевая выговорить одно-два слова между вздохами:
— Чего собрались?.. Никто... из моих предков... раньше... девяноста лет... не умирал...
И опять забылся. Когда сознание прояснилось, ему чудилось, что прямо на него надвигаются расплывчатые тени: Настя, Родион, потом Геннадий, Инесса и, наконец, Максим. Лицо Максима сделалось четким, крупным, как на экране, заслонив весь мир. Он хотел улыбнуться сыну, но только слабо пошевелил запекшимися губами.
Микроинфаркт. Кто дал это игривое название тяжкому недугу, который выбирает среди людей одних бойцов?
13
Что и говорить, нескладно получилось: Василиса Григорьевна Лобова опередила свою собственную телеграмму. Хорошо еще попутчики, добрые ребята, курсанты военного училища, помогли ей вынести вещи из вагона. Поблагодарив бескорыстных помощников, она пристроилась к длинной очереди у подъезда вокзала, где останавливались такси.
Надо было ждать, пока машины отвезут первую партию пассажиров и вернутся за остальными. Времени вполне достаточно, чтобы осмотреться, немного привыкнуть к чужому городу. Не думала Василиса, что придется жить в Южноуральске: она имела о нем такое же наивное представление, как и о молодости Леонида. Леонид уже странствовал по стройкам, с комсомольскими мандатами в кармане, а она еще училась в одной из средних школ в Москве. Разница в семь лет, совершенно незаметная теперь, была, когда Василиса выходила замуж, такой огромной, что ей казалось — целая эпоха разделяет ее и Леонида. И вот она в городе, где он вырос.