Вчера, после затянувшегося заседания совета народного хозяйства, Рудаков сказал Леониду Матвеевичу:
— Смотрю я на тебя, удивляюсь, какой ты жизнерадостный, порывистый человек. И все улыбаешься. Завидую, честное слово!
— Но у меня всегда чуть-чуть тревожно на душе, всю жизнь тревожно.
— Верно? Тогда мы с тобой одного поля ягоды...
И все-таки Леониду Матвеевичу не нравилась его расслабленность. Нельзя сказать, что Рудаков работал в Южноуральске хуже, чем в министерстве: такие люди привыкли трудиться, куда их ни пошли. Но во всяком случае, нет у Нила Спиридоновича былого наступательного духа, хотя взгляд прежний — острый, цепкий. Недаром он как-то на досуге заговорил о странном смешении масштабов, о новой единице измерения государственной работы. «Если каждая война родит своих героев, то, видно, каждая пятилетка родит своих хозяйственников»,— откровенно признался председатель совнархоза.
«Впрочем, может быть, иные руководители, действительно, талантливы по-своему, для своего времени?— подумал Леонид Матвеевич.— Может быть, далеко не все способны на ломку привычного хода мыслей, которая поначалу пугает нелогичностью? Нил-то, конечно, понимает смысл перегруппировки сил. И все же работать в новых условиях ему нелегко: слишком много времени уходит на «внутреннюю перестройку» во второй половине жизни. Потому-то, возможно, Нил Спиридонович и не торопится перевозить семью, пусть и несладко ему живется на правах командированного. Конечно, не с Москвой неохота ему расставаться, как считают желчные конторщики. Неохота расстаться с лучшей частью жизни, когда ты чувствуешь, что действие окончено и остаются лишь одни философские размышления в эпилоге. Что для него столица, он объездил полстраны, скитаясь двадцать лет по новостройкам. Нет, Нил не старожил московский, а невольный «старообрядец» в хозяйственных делах.I
Недавно Лобов просидел целых два вечера и подготовил подробную записку в ЦК партии. Речь шла о Ново-Стальском комбинате, строительство которого так сильно затянулось. Дальше откладывать было нельзя: семилетний план по Южноуральскому экономическому району, полностью сверстанный, считанный и пересчитанный, на днях отправлялся в Госплан, для окончательного утверждения. Нужно было действовать, не считаясь ни с какой субординацией, иначе потом и вовсе трудно станет доказывать свою правоту.
Лобов постарался как можно короче изложить всю «предысторию» Ново-Стальска, чтобы не отнимать много времени у товарищей из ЦК. Да к тому же его сдерживало другое обстоятельство: председатель совнархоза не очень-то любил копаться в «министерском прошлом». Закончив свой труд глубокой ночью, Леонид Матвеевич дважды перечитал, остался доволен: получилось дельно, без хлестких выражений. Оставалось завтра перепечатать на машинке и положить перед Рудаковым.
Второй раз за свою жизнь Лобов писал в Центральный Комитет. Тогда, сразу же после войны, ему пришлось отстаивать одну стройку в Подмосковье, которую собирались надолго «законсервировать». И вот теперь надо попытаться ускорить сооружение уникального комбината. Все пути изведаны, все средства использованы, — ничего больше не осталось, как идти за помощью в ЦК. Ну, ясно, кое-кому это не понравится, кое-кто будет коситься годок-другой, однако все это в конце концов пустяки. Обиды позабудутся, а дело выиграет.
День был до отказа перегружен всякими совещаниями и тянулся медленно, как баркас по извилистой речонке, где на каждом повороте отмель. Только поздно вечером Лобову удалось поговорить с Нилом Спиридоновичем наедине.
— Что новенького?— спросил тот, уже собираясь уходить.
— Я тебя долго не задержу.
— А я и не тороплюсь.
— Вот почитай, пожалуйста.
— Сейчас или на сон грядущий?
— Нет уж, прочти при мне.
— Ну-ну, располагайся пока. Я вмиг осилю это сочинение и пойдем прогуляемся немножко по морозцу.
Но Нил Спиридонович просидел над докладной запиской добрых полчаса. Его, кажется, ничего в ней не удивило, не озадачило. Он листал и перелистывал ее, и, наконец, отложив в сторонку, бегло взглянул на Лобова, сказал:
— Америку ты не открыл.
— Не подпишешь? — прямо спросил Леонид Матвеевич.— Может быть, тебе не нравятся кое-какие детали, я уберу. Давай обсудим.
— Горячишься ты...
— Тогда я пошлю за своей подписью.
— Это твое личное дело.
— Ну раз уж личное, то я и бланк совнархозовский не стану портить.
Как говорится: за неимением гербовой — пиши на простой. Так, что ли? в у
— Да-а, горяч, горяч ты, Леонид,— устало улыбнулся Рудаков и тяжело поднялся.