— Твое мнение? — обратился Геннадий к представительнице горкома.
— Смотрите сами.
— Значит, решено.
— О чем вы там? — спросил Егор Егорович сына. Тот в нескольких словах объяснил, в чем дело.
Егор Егорович бегло взглянул на комсомольцев, и слабая улыбка заиграла на его лице, задубевшем от мороза: все они сейчас были такими виноватыми перед этой девчонкой с «родинкой капитализма», как называла Журавлеву «принципиальная» Инесса.
Когда Рая, наглухо закрепив стрелу по ветру, спустилась из своей кабинки, ребята окружили ее, начали поздравлять. Потом к ней подошла Инесса. Девушки миролюбиво подали друг другу руки: одна — разгоряченная, сильная, довольная, другая — совсем прозябшая Снегурочка.
— Ладненько сработала, придется разориться,— сказал управляющий. —Премирую тебя, Журавлева, полтысячей целковых. Это за храбрость... А теперь, молодежь, марш по домам, в моей «Победе»! — и уловив, что его команда не вызвала энтузиазма ни у сына, ни у Инессы, он добавил:— А вообще, не принуждаю, кто как хочет.
Пурга понемногу затихала. Геннадий вел Инессу прямо по дороге, разметенной до самого булыжника, подернутого хрупкой глазурью свежей наледи. Попутный ветер подгонял их непрерывно, не считаясь с тем, что им хотелось дольше побыть вместе. Встречались они почти каждый день, все больше на людях — то в горкоме, то на заседаниях штаба, и редко выступали заодно, обязательно пререкались, даже по мелочам. Геннадию не нравились эти беспричинные размолвки. Пользуясь случаем, он говорил сейчас Инессе:
— Что у тебя за характер, не понимаю. Когда мы вдвоем, ты во всем соглашаешься со мной, а при посторонних вечно противоречишь. Объясни, пожалуйста.
Инесса, будто в подтверждение его слов, озорно привалилась к его плечу и, сменив шаг, пошла в ногу со своим обидчивым Геннадием.
— Тебе нравится, чтоб было наоборот?
— Что наоборот?
— Чтоб на людях я во всем соглашалась, а наедине с тобой противоречила? Да, нравится?
— Странно! Нужно всюду поддерживать друг друга, уступать друг другу.
— Какая идиллия, какое мирное сосуществование!..
Геннадий не сказал больше ни слова. Инесса чему-то улыбалась, но тоже молчала, выдерживая свой характер. Он знал по опыту: она первая не заговорит, чего бы это ей ни стоило. Ну и пусть. Ну и не надо. Экая важность! Нельзя же без конца потворствовать ее капризам. Сама убедится, что не права, как убедилась сегодня на примере Журавлевой. Если же станет упрямиться, то их ведь ничто не связывает, кроме его шутливого признания в любви. Вообще, до этого она была совсем другой, не чувствовала власти. А теперь возгордилась. Как же, как же, успех, победа! Наверно, и в горкоме об этом знают. Недаром секретарь всегда острит насчет семейственности в комсомольском штабе аглофабрики. Да и отец, кажется, догадывается. Все, довольно! Хватит корчить из себя Ромео на строительной площадке, пусть эта «принципиальная» Джульетта идет своей дорогой.
У подъезда углового дома они задержались по обычаю. Инесса бросила на Геннадия ожидающий короткий взгляд. Он близко увидел ее счастливые, с хитринкой, влажные глаза, капельку от растаявшей снежинки на щеке, озябшие губы неуверенного детского рисунка. Инесса опустила голову,— нет, совсем не виновато, а дерзко, требовательно. И он, не простившись, вдруг повернул к тропинке, переметенной сухим, сыпучим снегом. Она подалась всем корпусом вперед, но, к счастью, вовремя раздумала, ужаснувшись своему поступку. А Геннадий шел с упрямой решимостью по глубокому сугробу, не оглядываясь, хотя она мысленно приказывала ему вернуться сию минуту, пока не поздно, давно уверовав в гипнотическую силу своих желаний.
Юность, юность, как же ты неподражаемо мила в этой наивной игре чувств, называемых первой любовью!..
Утро выдалось тихое, ясное, теплое. Не верилось, что бушевала над Ярском вьюга, метался из конца в конец бесшабашный ветер, замертво падали на лету воробьи от стужи. Все было, как во сне. Сегодня такая благодать, что и воробьиное семейство подняло веселую возню в кустарнике, под окнами...
Геннадий сидел один в комсомольском штабе. Бесцельно перебирая рапортички молодежных бригад, он во всех подробностях припоминал вчерашнюю вахту Журавлевой. Надо срочно выпускать «Боевой листок». Хорошо бы дать Раину фотографию. Он послал записку крановщице, просил занести в обеденный перерыв хоть какие-нибудь карточки. Перерыв заканчивался, Раиса не появлялась. «Вот скромница так скромница, пойду к ней сам»,— решил Геннадий.
Он уже оделся, когда она, запыхавшись, быстро вошла в жарко натопленную конторку, торопливо поздоровалась, положила перед ним большой конверт и, не задерживаясь ни на минуту, сказала на ходу: