Так, пока среди кандидатов на власть шёл естественный отбор, город застыл на десять лет. Началась Промежуточная Депрессия.
Всё, что вращалось и смазывалось, – остановилось и заржавело, всё, что горело, в том числе и глаза горожан, – потухло, всё, что строилось, так и осталось недостроенным, вспаханные некогда земли поросли густым сорняком, полки в лавках опустели, а мужчина и женщина, некогда гордые и славные, от обиды, тоски и отчаяния погрузились в десятилетний запой со всеми вытекающими.
Но всё же после десяти лет, тянувшихся вечность и унесших тысячи людей, кого на тот свет, а кого подальше с острова в поисках лучшей доли, нашёлся-таки новый, всеми признанный император Влатин с жёсткой рукой и несвойственным для императоров бесконечным обаянием, влюбивший в себя подданных с одной стороны и построивший отлаженную вертикаль власти с другой. Так Городок вошёл в эпоху Четвёртой Империи.
И вроде бы снова смазалось и завращалось то, что остановилось, и свет включился, и лавки заполнились, да так, что в некоторых прогибались полки, местами даже ржавчину стали закрашивать, и порт в Городке начал работать пуще прежнего, но было что-то не так. Четвёртая Империя получилась действительно сильной, особенно внутри и в окрестностях метрополии. Приказы исполнялись, чиновники боялись, армия исправно воевала, и, в целом, организм Империи работал как часы. Чувствовалась сила. Особенно, когда шли новостные передачи по имперским каналам. Вот только ощущение у Петра Ивановича складывалось такое, что эта сила будто бы проходила мимо его Городка и уходила куда-то вдаль за океан, туда, куда он смотрел каждое утро из окна морской комнаты.
Словно разряд дефибриллятора вибрация телефона, лежащего во внутреннем кармане пиджака, заставила Петра Ивановича вернуться к реальности.
В бегущей строке уведомления, когда мэр наконец оторвал взгляд от креста и нащупал в кармане свой телефон, он прочитал: “Петрович, я всё почистил”. “Хм, Николаич! Как же ты вовремя!” – прокомментировал он.
Наступила пора выходить. В это время он обычно уже садился в машину, но после увиденного собраться с мыслями и быстро вернуться в “рабочую” версию себя было не так-то просто, поэтому ни о какой спешке не могло идти и речи. Да и кто бы на его месте торопился куда-либо в принципе, когда жизнь вот так неожиданно, в прямом смысле, разделилась на “до” и “после”?
Он статно выпрямился перед распятием, вдумчиво поправил пиджак и воротник рубашки, наклонил голову к груди и что-то пробормотал себе под нос, затем поднял взгляд на потускневший крест и одолеваемый внутренним порывом выпалил:
“Не знаю как, но я сделаю то, что должен. Обещаю!” – после чего сразу развернулся и зашагал к выходу, на пути к которому испытал нечто, похожее на взгляд, сверлящий спину, отчего по ней прокатилась очередная волна мурашек. Он поспешил закрыть за собой дверь и уже за ней поймал себя на мысли, что больше никогда обратно через неё не войдёт. Тут же он вляпался одной ногой в холодную лужицу пролитого недавно кофе и, внезапно вспомнив про лежавшую до сих пор на полу кружку, пнул её с такой силой, что та разлетелась вдребезги от удара об стену. “К счастью!” – подумал он и, не замечая мокрого носка и боли в большом пальце ноги, стал обуваться, затем стянул с вешалки пуховик, но надевать его не стал, так как ему до сих пор было жарко. Проверив наличие в кармане брюк телефона, он повернул ручку входной двери и вышел в подъезд.
Два поворота ключа в замочной скважине металлическим эхом, раздавшимся на весь подъезд, ознаменовали начало рабочего дня Петра Ивановича. Внизу его уже ждала прогретая машина с водителем.
С шаркающим прискоком спустившись по лестнице, он вышел из подъезда. Лицо его обжёг беспощадный январский мороз. Тут он понял, что пуховик всё ещё висит на левой руке. Его окутал холод, который особенно ощущался там, где к телу прилипла мокрая от пота одежда. “Плевать! Теперь всё неважно!” – подумал он, дошагивая последние несколько метров до ожидающей его машины.
Новое старое здание музея
Тем же утром ровно в девять в центральном городе острова – Юсинске, возле здания имперского провинциального музея в поездку до Западного Городка собирались двое: Сан Саныч, водитель лет шестидесяти и Демид, молодой, лет тридцати, музейный сотрудник.
– Вот это холодина! – укладывая в багажник прямоугольную упаковку, обмотанную полиэтиленовой плёнкой с пузырьками воздуха, проговорил Демид и поёжился.