так что после празднеств, длившихся 180 дней, было приказано устроить семидневный праздник для старых и недавно побежденных князей, старых и недавно побежденных царей, на противоположном берегу реки, в Ападане, построенной как бы напротив дворца Дария в Сузах, чтобы продемонстрировать достоинство его права на трон и его силу, — но с этого момента все стало очень запутанным, и даже Парисатида могла следить за событиями лишь с трудом, так как на некоторое время поверила, что Великий Царь не способен на истинный гнев; Первые сообщения об этом уже поступили, единственная проблема заключалась в том, что обычай не позволял ей самой приближаться к Ападане, чтобы своими глазами увидеть это так называемое празднество, перешедшее в пьяное буйство, этот гнев, во всяком случае, во втором сообщении говорилось о неистовой ярости, евнухи практически летали между зенаной и Ападаной, у Императора пена у рта, шептали ей на ухо, он тараторит и кричит, воет и ревёт, и все гости в шоке; празднество развалилось и закончилось; во дворцах Суз сообщили о неожиданных событиях; и Парисатида снова была счастлива, потому что простое отталкивающее, но, по-видимому, неопровержимое ощущение Императора, что между ним и Вашти не может быть никаких проблем, по каким-то глупым и грязным причинам, взволновало её, так что и головная боль, и тошнота немедленно исчезли; она чувствовала себя великолепно, глаза ее блестели, лоб не хмурился, спина выпрямилась, снова приняв то неподвижное лицо, которого так боялись все окружающие, в то время как сама Вашти металась между гордым достоинством и уязвленным унижением, сидя в зале аудиенций в покоях Царицы, убежденная в справедливости своего ответа, и ждала его, того самого, о котором и от которого приходили такие ужасающие вести, она ждала Великого Царя, но он не приходил, только все новые и новые вести, и Вашти все глубже и глубже впадала в шок, и становилась унылой, и
она уже могла знать, что последует, потому что ничего другого последовать не могло, она знала, как совет —
о созыве которого ее, по традиции, немедленно известили, — решила бы, как и они, пьяная и жаждущая рокового скандала, что ей придется проследовать из королевских покоев через заброшенный дворец к запретным воротам, ей придется следовать вековому предписанию и сделать первые шаги изгнания, чтобы в конце концов оказаться всего лишь погребенной в пепле, как собака, которая ослушалась.
Они утверждали всё, а затем они утверждали и обратное; просто невероятно, что в случае практически «нового» шедевра — ансамбля панно, изображающих историю Эсфири, было всего пятьсот лет — так мало было известно, и всё же они ничего не знали; это не вопрос «широкой публики» —
даже при том, что этот термин охватывает все меньше и меньше людей, этот недостаток знаний идет бок о бок с эрудицией — а скорее бесконечных орд экспертов, которые пожертвовали многочисленными научными трудами, чтобы доказать, что, конечно, Сандро Боттичелли написал серию панелей, изображающих историю Эсфири, а также других, доказывающих, что Сандро Боттичелли их не писал; затем доказать, что, возможно, он нарисовал только существенные части, и то не даже это; может быть, он просто сделал черновой набросок для Липпи, чтобы показать ему, что ему предстоит написать, а затем панель под названием «La Derelitta» — одно из самых загадочных произведений искусства кватроченто — была, конечно же, четвертой частью, одной из боковых панелей, ранее считавшихся утраченными, из cassoni, как назывались forzieri — то есть два больших сундука, которые семья невесты дарила в качестве приданого, чтобы хранить свадебное приданое и другие ценные вещи; затем позже появился кто-то другой, который развеял все сомнения —
хм — выдвинул гипотезу, что знаменитая «La Derelitta» была работой Боттичелли, но она не была сформирована и никогда не была
сформировали часть кассони, о которых неизвестно, кто их заказал, или когда был отдан заказ тем лицом, которое их заказало, и которые позже были разбросаны в стольких же направлениях, сколько было отдельных частей: есть свидетельство того, что в галерее Палаццо Торриджани в девятнадцатом веке шесть панелей все еще были размещены вместе, но затем отдельные секции оказались по самым загадочным маршрутам в шести различных музеях, от Шантильи до Фонда Хорна; затем наступил двадцатый век, когда — теперь, обладая ранее неизвестными технологическими возможностями — можно было надеяться, что исследователи, изучающие этих форциери или кассони, что-нибудь придумают, ну, они придумали тот факт, что Филиппино Липпи, рожденный от запретной страсти бывшего монаха Фра Филиппо Липпи и бывшей монахини Лукреции Бути, мог иметь к этому какое-то отношение, а именно, что молодой ребенок, унаследовавший поистине удивительным образом весь гений своего отца, был учеником — возможно, в возрасте четырнадцати лет, вскоре после смерти отца в 1470 или 1471 году — в мастерской Боттичелли, который сам ранее был помощником в мастерской своего отца, так что — как полагали современные эксперты — весьма вероятно, что юный Липпи работал над серией панелей, изображающих историю Эсфири; позже, однако, мы узнали от Эдгара Винда и Андре Шастеля, что, ну, не совсем; они написали панели вместе, но было невозможно сказать, кто что написал, и, предположительно, Боттичелли действительно сыграл некоторую роль в их создании, и мы можем прочитать в самой последней многообещающей монументальной монографии, опубликованной в 2004 году некой Патрицией Самбрано, которая, несомненно, входит в число величайших мастеров абсолютного ничего не говорить, сама пришла к выводу, что и Боттичелли, и Липпи могли написать панели, возможно, они работали вдвоем, или таким образом, что Боттичелли каким-то образом работал над картинами, возможно, на стадии планирования или черновых набросков, а затем