«В-С-Е-Х Н-Е П-Е-Р-Е-Т-Р-А-В...» - удалось разобрать ему. Он досадливо поморщился, а когда взглянул снова, таракан уже лежал, опрокинувшись навзничь, и легонько подергивал лапкой.
Сам по себе таракан - существо сметливое, но бессмысленное. Способности к письменной речи прорезаются у него лишь на уровне коллективного разума, кстати сказать, довольно высокого. В данном случае, как легко догадаться, жертву инсектицида пробило на социум, и она в агонии выдала единым росчерком главные чаяния всей тараканьей громады.
А вы думали, одних только людей пробивает?
Шла третья неделя одиночества старого колдуна.
Еще утром первого дня он ощутил с тревогой, что вполне естественный, напрашивающийся в его положении поступок требует нешуточного усилия воли. Всего-то навсего: свернуть пробку и принять первые сто двадцать капель. Движение, совершаемое на уровне инстинкта. Сердечники принимают так корвалол.
Когда кто-либо из ваших знакомых бросается в лестничный пролет или иным подобным способом решает раз и навсегда свои проблемы, сочувствующие задают всего два вопроса: сильно ли был пьян и долго ли пил до этого. Услышав, что сильно и долго, успокаиваются, приходят в доброе расположение духа, даже позволяют себе скорбную жабью улыбку: вот она, водка-то... Отчасти они правы: большинство смертельно больных умирает от вынужденной передозировки лекарства. Так и тут. Да, пил, не просыхая, в течение полугода, потом удавился. А иначе удавился бы еще полгода назад.
С младых ногтей внушают человеку: «Трудись, а то задумаешься! Учись, а то придется думать самому!». Однако ленив человек и упрям: нет-нет да и пораскинет умом на досуге. Вот тут-то и приходит на помощь алкоголь. Для обычных людей выпивка - не более чем охрана границ: встретить мыслишки на дальних подступах, пока они еще не оккупировали мозг. Есть и другие способы профилактики. Слышите пульсацию динамиков? Раньше так глушили вражеские радиостанции. Теперь так глушат собственные мысли. Не зря же говаривал царь-мученик или кто-то из его приближенных: «Идеи надлежит давить и тщательнейшим образом вычесывать».
Охранять границы рассудка Ефрему Нехорошеву было поздно. Для постижения сути бытия природа отпустила человеку довольно малый срок, и она права, поскольку жить дальше вряд ли кому захочется. Суть бытия старый колдун постиг сызмальства и с тех самых пор, как выражаются медики, жил в минус, на одном спиртном, принимая его взамен обезболивающего.
В последнее время, правда, отпустило чуток. Не было счастья - несчастье помогло. Год назад Ефрема угораздило взять воспитанника, хотя не раз зарекался, наученный горьким опытом: будя! Никаких питомцев. Из этого, впрочем, не следует, что старый чародей был плохим педагогом. Напротив! Это был настолько талантливый педагог, что послушные ученики не пробуждали в нем интереса. Алмаз, сами знаете, гранится алмазом, а Ефрему как назло попадался слишком податливый человеческий материал. Ловили с трепетом каждое слово, не прекословили ни в чем, велишь им в окошко сигануть с пятого этажа - за честь почтут. Но этот... сомневался во всем, даже в сомнениях наставника. Чуть до кулаков не доходило. Много он Ефрему крови попортил, пока не допрыгался окончательно. Нет, не умер - ушел в политику, но тут, сами понимаете, разница невелика: был человек - нет человека.
Теперь же, лишившись необходимости парировать неуклюжие выпады юного задиры, разрушать вздорные аргументы и пресекать наивные попытки приписать бытию хотя бы видимость смысла, старый колдун остался один на один со своей правотой. Выход из подобной ситуации очевиден: свернуть пробку и принять первые сто двадцать капель, но даже в этой малости Ефрему, как видим, было отказано.
В прихожей послышался протяжный мелодичный скрип дверных петель.
- Это здесь, что ли, можно рекламу в астрале разместить? - прямо, без экивоков спросил чей-то на редкость мерзкий голос.
Старый колдун Ефрем Нехорошев отвлекся на миг от созерцания невскрытой бутылки. Держал он ее наотлет, как череп Йорика.
Кувшинное рыло, просунувшееся в приотворенную дверь, было под стать голосу.
- Какую еще рекламу? - брюзгливо уточнил Ефрем.
Кувшиннорылый скользнул в прихожую.
- Рекламу-то? - деловито переспросил он. - Ну, скромную такую, неброскую... Скажем, предвыборную.
- Не по адресу, - скупо известил колдун. - Работаю только с частными лицами.
- Так а я и есть частное лицо!
- Кто? Ты? - Чародей опустил руку с бутылкой и, обернувшись целиком, с ядовитой ухмылкой оглядел посетителя, особо сосредотачивая внимание на его конечностях. - Да ты ж на поддергушках весь, как Буратино!
При всей своей хлесткости сравнение особой точностью не отличалось. Марионеткой Буратино, скорее всего, не был, но что правда, то правда: от астрального тела посетителя отходили взлохмаченные энергетические шнуры (косицы, как их называет Савелий Сирота), состоящие из слипшихся воедино аурических волокон и красноречиво свидетельствующие о том, что к старому колдуну заявилась даже и не личность, а так, составная часть партийного аппарата.
Попади он на территорию Секондхенджа, ох несладко бы ему там пришлось!
- Это вам к кому-нибудь из черных магов надо, - продолжал Ефрем, с особой гадливостью выговаривая слово «вам». - Вон к Платошке Кудесову. Двор перейдешь - первый подъезд, второй этаж. Квартиру спросишь...
Но кувшиннорылый, по всему видать, был не из тех, кому достаточно указать разок на дверь. Не спрашивая разрешения, рекламодатель довольно-таки развязно опустился в кресло для посетителей и посмотрел на престарелого колдуна так, словно тот был гостем, а хозяином - он сам.
- Вы правы, Ефрем Поликарпович, - заговорил пришелец другим голосом, должно быть, принадлежащим его политической, а то и уголовной группировке. - Реклама в астрале меня, честно сказать, интересует мало. Точнее, совсем не интересует. А пришел я к вам по очень серьезному делу, от которого зависит не только наше, но и ваше будущее...
Давненько не беседовали с маститым чародеем в подобном тоне. Впрочем, удивляться тут нечему: незнакомец, напоминаем, говорил не от своего лица, а причастность к коллективному разуму, как известно, предполагает полную утрату индивидуальной совести.
- Только не вздумайте пугать меня тем, что наложите заклинание, наведете порчу и все такое, - бесстрашно продолжал он. - Человек я верующий, партийный и, думаю, без помощи не останусь. Словом, хотите вы этого, не хотите, а потолковать нам придется...
Не пришлось. Оба сотовых телефона заголосили одновременно. Тот, что принадлежал Ефрему, заиграл «Как ныне сбирается Вещий Олег...», а переговорное устройство гостя грянуло первые такты гимна (слова Жуковского, музыка Александрова).
Какофония вышла умопомрачительная.
- Что? - крикнул в трубку кувшиннорылый. - Сюда?! Сейчас?..
- Ефрем Поликарпович? - в тот же миг осведомился сотик чародея. - С вами говорит референт кандидата в Президенты Баклужино...
- А что, Глебушка сам уж и позвонить не мог? - несколько даже ошалел старый колдун.
- Глеб Кондратьевич просит вас принять его через десять минут, - невозмутимо продолжал крохотный динамик. - Пожалуйста, никуда не уходите. Будьте на месте.
Вот жизнь пошла! Ефрем хмыкнул и дал отбой. Кувшиннорылого посетителя в комнате уже не наблюдалось. Сгинул. Слышно было, как он низвергается по лестнице, затем хлопнула внизу дверь подъезда - и все стихло.
С телефоном в левой руке и невскрытой поллитровкой в правой маститый кудесник некоторое время пребывал в оцепенении. Потом повертел бутылку, словно бы впервые видя перед собой нечто подобное, и бережно поставил непочатый сосуд на край стола, рядом с колбой дихлофоса.