В столовой был накрыт стол. И мятный чай, и пирожные, и канапе. Она почувствовала, как проголодалась. Кайло сам за ней ухаживал — отодвинул стул, налил чай.
— Я заметил, вам понравилось в оранжерее, — сказал полуутвердительно; Рей кивнула. Он ухмыльнулся понимающе: — Там теперь приятно просто побыть, чувствуешь себя на лоне природы.
Он глянул на нее хитро поверх чашки черного кофе:
— Хоть я и отстойный садовод, но мне удалось создать что-то прекрасное, как считаете?
Она рассеянно улыбнулась и кивнула. Ее вдруг захватили эмоции, отгородиться от которых не представлялось возможным. Она чувствовала себя как на иголках после этого чертового горшка. Такой, как он, не должен был быть… понимающим. Хорошим. Чутким. Она видела, каков он, когда раздражён, а в гневе ей не хотелось его даже представлять.
Но поймала себя на мысли, что хочет узнать его лучше, и тут же похолодела: вспомнила, почему выбрала учить детей. Она не работала со взрослыми по нескольким причинам. Во-первых, большинство из них просто потакает своим прихотям и бросает заниматься после максимум занятия третьего. В крайнем случае приходят в худкласс, чтобы учиться рисовать героев комиксов. Во-вторых, взрослые хотят разговаривать, общаться. Некоторые даже дружить. А потом — когда она оттает, раскроет душу — ставят её на место. Мол, сиди на стуле ровно, училка. Я тебе плачу, я и музыку заказываю. Так случилось с бывшим. Он пришёл к ней заниматься, и она взяла его — тогда она ещё преподавала всем подряд. Он был талантлив и учился быстро, а ещё любил, когда она правила его работы, много рассказывал о себе и делал ей комплименты. Она даже не поняла, когда закрутился роман, но продолжала его учить. Готовить к поступлению в какой-то суперкрутой универ за границу. И он перестал давать ей деньги. А когда она сказала, что ей нужно платить за мастерскую, и она либо занимается с ним, когда у неё есть время, либо он ей помогает с оплатой, обозвал её меркантильной сукой. И свалил. Она сменила замки (уже успела, дура, дать ему ключи и от мастерской, и от квартиры) и отправила ему сообщение, что она с ним рвёт. И понеслось…
— …ойн любите? — Из размышлений её вырвал услышанный вполуха вопрос. Она подняла на Кайло глаза и залилась краской. Он все время что-то рассказывал, а она не слышала ни слова.
— Простите, что?
Он смотрел на неё так внимательно, что ей на секунду почудилось, будто он прочёл её мысли.
— Я спросил, какая трилогия Звёздных войн вам нравится больше всего? И, похоже, — он взглянул на часы, — нам пора возвращаться, — Кайло усмехнулся, — к передаче знаний.
Во второй части урока она была немного рассеяна. Кайло работал молча. И вдруг повернулся к ней.
— Полагаю, вы сейчас сочтете меня избалованным мудаком. Но мне и правда надо, чтобы вы поправили линии на моем рисунке. Я не понимаю, где ошибся в перспективе.
Он сидел и ждал, когда она подойдет.
Рей вздрогнула, — снова задумалась о своём и не поняла, чего он хочет. Глянула на его рисунок и поджала губы от досады: она не уследила за построением и пропустила ошибку, а Кайло уже начал штриховку. Удивительно чистую и невесомую для человека его размеров и, судя по всему, темперамента. Ей не хотелось со своим корявым и рваным стилем лезть в его работу, но выхода не было. Кроме… Рей поднялась со своего места и пошла к нему. Наклонилась над плечом, рассматривая ошибку и прикидывая, как лучше объяснить.
— Смотрите, ошибка в этой грани. Даже если вам кажется, что плоскость смотрит прямо на вас, — она показывала на нижнюю грань куба в его работе и в натуре резинкой на длинном карандаше, — но при этом вы ещё и другую плоскость видите, то должны понимать, что фронтальная плоскость все же не параллельна линии горизонта, а под едва заметным, но углом.
Рей выпрямилась и посмотрела на него с извиняющейся улыбкой:
— Это моя вина, Кайло. Я не уследила. Ведь с моего места ваша работа видна в лёгкой перспективе, и искажение не заметно.
Он молча смотрел на неё снизу вверх, и она подавила в себе желание коснуться рукой его волос. Почувствовала, как на секунду улыбка на её лице одеревенела, но взяла себя в руки, отвела глаза и продолжила.
— Эту ошибку исправить очень просто, но у меня совершенно другой стиль рисования, и я испорчу вам работу, — она сама от себя такого не ожидала: улыбнулась шире и подмигнула ему. — Я подправлю перспективу, а разницу в стилях мы замаскируем секретным штрихом.
Кайло расширил глаза, как ребёнок:
— Секретным?
Она кивнула, продолжая улыбаться.
— Его знаю только я и мой учитель. А теперь будете ещё и вы.
С этими словами она махнула ему, побуждая развернуться к мольберту. А сама наклонилась над ним, думая лишь об одном: нахрена рассказала про штриховку? Сама не понимала, как вырвалось, ведь даже бывшему её не показывала. И как бы не коснуться грудью его плеча?.. Второе казалось почему-то особенно важным.
Кайло повторил этот секретный штрих и в целом справился с заданием прекрасно для новичка. Но теперь он смотрел на нее иначе. Не с сарказмом и недоверием, как в первый момент знакомства, не с любопытством, как потом, не с симпатией, как в начале вечера. Его глаза были темными, глубокими и нечитаемыми, взгляд пристальным. Сам проводил ее до дверей, сам подал куртку. Настоял, чтобы ее отвез водитель, и долго смотрел вслед машине.
На следующий день он позвонил сам за час до занятия, извинился, сказал, что не успеет. Попросил ее не беспокоиться насчет оплаты — это его вина, и все будет оплачено. И отключился.
«Всего лишь баловство для бизнесмена», — с грустью подумала Рей.
Но теперь у нее было свободное время порисовать самой. И она так увлеклась, что забыла обо всем. Но в десятом часу вечера в дверь мастерской позвонили. На пороге стоял Кайло.
— Простите меня. Некоторые вещи нельзя ни предсказать, ни прекратить, — странно произнес он. — Я понимаю, уже поздно. Но… Могу я попросить вас о небольшой теоретической лекции хотя бы?
Сказать, что она удивилась — ничего не сказать. И испугалась: Рей слабо представляла себе мотивацию человека, приехавшего наобум к ней в мастерскую поздним вечером. А еще обрадовалась почему-то. Только сейчас она поняла, что весь день думала о нем.
— Мы могли разминуться, — с улыбкой проговорила она, пропуская его внутрь. — Я редко остаюсь здесь на ночь. Ухожу домой после занятий. У меня нет сил писать после работы, — для чего-то призналась она.
Кайло не ответил, оглядываясь, будто попал в мастерскую впервые. И действительно: в те редкие дни, когда мастерская была в её полном распоряжении, здесь все менялось. Шарики, кубы и цилиндры, гипсовые головы прятались в шкаф — с глаз долой. Помещение наполняли звуки любимой музыки (сейчас играл сборник «Золотая классика рока»), а повсюду валялись книжки с картинками для вдохновения, тюбики краски, обрывки бумаги, наброски. На каждой горизонтальной поверхности стояла грязная чайная чашка, а к вечеру у мольберта появлялась бутылка вина, которую она в этот раз успела только достать, но не открыть. Вино она всегда пила прямо из бутылки, потому что к вечеру чистых чашек не оставалось. Писать она собиралась до глубокой ночи — пока хватит вина, да тут и заночевать — на небольшом топчане в углу. Для этих целей там уже был приготовлен спальный мешок.
Кайло оглядывал весь её рабочий бедлам и так засмотрелся, что не заметил чашку у себя под ногами. Неловкое движение, и густая заварка залила ее последний эскиз. Не беда, она помнила его на память, но Кайло резко втянул воздух и замер, глядя, как коричневая лужица растекается по профилю мужчины, вписанному в лик луны. Опустился на колено, поднял рисунок. Провел по нему кончиками пальцев, размазывая заварку, словно краску.