– Нет, нет. – Старик задумчиво посмотрел на Тома, потом на его друга. – Бог ты мой, – вздохнул он.
– До чего ж вы оба молодые, прямо сердце разрывается, на вас глядя. Даваите-ка выпьем за здоровые сердца, за румяные щеки, за то, что вся жизнь впереди и где-то там счастье только и ждет – приходи и бери. Верно я говорю?
– Верно! – дружно отозвались Том и Фрэнк и выпили.
И пока пили, все трое весело, а может, и опасливо присматривались друг к другу. И молодые увидели: в румяном оживленном лице старика, хоть на нем немало морщин, хоть не мало следов оставила на нем суровая жизнь, проглядывает сквозь годы отраженное лицо Тома. Особенно ясно в голубых стариковских глазах светится тот же острый живой ум, что и в глазах портрета на стене, – глаза эти останутся молоды, пока не закроются веки под тяжестью смертных монет. И в уголках стариковских губ прячется та же улыбка, что поминутно вспыхивает на лице Тома, и руки старика так же на диво быстры, как руки Тома. Так эти двое пили, наклонялись друг к Другу, улыбались и снова пили, каждый отражался в другом как в зеркале, каждый – в восторге от того, что старый старик и зеленый юнец с одинаковыми глазами и руками, с одной и той же кровью встретились в эту дождливую ночь.
– Эх, Том, Том, на тебя любо поглядеть, – сказал дед. – Тошно было без тебя в Дублине эти четыре года. Но, черт возьми, я помираю. Нет, не спрашивай, отчего да почему. Это открыл доктор, чтоб ему пусто было, и стукнул меня такой вот новостью по башке. Я и порешил, чем родне раскошеливаться на дорогу, чтоб попрощаться со старой клячей, съезжу-ка я сам, у всех побываю, всем пожму руки да выпью с ними на прощанье. Ну и вот, нынче я здесь, а завтра покачу за Лондон, повидаю Люси, а послезавтра в Глазго, повидаю Дика. Только на денек, ни у кого больше не задерживаюсь, не хочу быть людям обузой. И незачем на меня глаза таращить. Жалеть меня нечего. Мне уже восемьдесят стукнуло, пора устраивать поминки, честь по чести, у меня на это и деньги отложены, так что помалкивай. Вот езжу ко всем, хочу своими глазами увидать, что все веселы и здоровехоньки, тогда, может, помру с легким сердцем. Я…
– Дедушка! – вдруг закричал Том и схватил старика за руки, потом обнял за плечи.
– Ну-ну, спасибо, малыш, – сказал старик, встретив взгляд юноши, затуманенный слезами. – Все по глазам вижу, и хватит. – Он мягко оттолкнул внука. – Расскажи-ка мне про Лондон, про свою работу, про этот дом. И ты тоже рассказывай, Фрэнк, Друг Тома для меня все равно что родная кровь.
– Простите, – Фрэнк метнулся к двери. – У вас много всего есть, о чем побеседовать. А мне надо кое-что купить…
– Обожди!
Фрэнк остановился.
Лишь теперь старик повнимательней рассмотрел портрет над камином,
подошел ближе, прищурился на подпись в нижнем углу.
– Фрэнк Дэвис. Это ты и есть, мальчик? Ты, что ли, это рисовал?
– Да, сэр, – отозвался от двери Фрэнк.
– И давно?
– Три года назад, если не ошибаюсь. Да, три года. Старик медленно кивнул, словно эта подробность еще усилила его недоумение, усложнила загадку, над которой он ломал голову.
– А знаешь, Том, на кого это похоже?
– Знаю, дедушка. На тебя. Когда ты был такой же.
– Так ты тоже заметил, а? Чтоб мне провалиться. Это я в день, когда мне сравнялось восемнадцать и вся Ирландия со всеми своими зелеными лугами и милыми девушками у меня впереди. Это я и есть, я самый. Бог свидетель, я был хорош собой, и ты тоже хорош собой, Том. А ты, Фрэнк, бог свидетель, ты колдун. Ты знатный художник, паренек.
– Делаешь, что можешь, – Фрэнк тихо отошел от двери и теперь стоял посреди комнаты. Делаешь, что знаешь и умеешь.
– А ты знаешь Тома до последнего волоска, до последней реснички, – старик с улыбкой обернулся. Что, Том, каково это – глядеть на свет моими глазами? Чувствуешь, что тебе все нипочем, что ты герой и целый мир только тебя и ждет? Том засмеялся. И старик засмеялся. И Фрэнк за ними.
– Еще по стаканчику. – Старик налил всем виски. – И тогда мы дадим тебе дипломатически улизнуть, Фрэнк. Но после возвращайся. Мне надо с тобой потолковать.
– О чем? – спросил Фрэнк.
– О великих тайнах. О Жизни, о Времени, о Человеческом Существовании. О чем же еще, по-твоему, Фрэнк?
– Этого довольно, дедушка, – начал Фрэнк и запнулся, пораженный словом, которое сорвалось с языка. – То есть, простите, мистер Келли.,.
– И дедушки довольно.
– Мне надо бежать, – Фрэнк залпом выпил виски. – Я тебе позвоню, Том.
Дверь затворилась. Фрэнк исчез.
– Ты, конечно, ночуешь здесь, дедушка? – Том подхватил чемодан старика. – Фрэнк не вернется. Ты будешь спать на его постели. – Том уже застилал один из двух диванов у дальней стены. – Только ведь еще рано. Давай еще немного выпьем, дедушка, и поговорим.
Но старик, ошеломленный, молча разглядывал одну за другой картины по стенам.
– Здорово нарисовано.
– Это все Фрэнк.
– И та лампа очень красивая.
– Ее сделал Фрэнк.
– А этот ковер на полу тоже…?
– Фрэнк.
– Чтоб мне провалиться, прошептал старик. – Ну и работяга этот Фрэнк!
Он медленно ходил по комнате, словно по музею.
– Да, тут таланту хоть отбавляй, – сказал он. – В Дублине ты ни на какие такие искусства был не мастер.