Дорога казалась Флору тяжёлой. Мостовая словно специально сопротивлялась неровностью вкопанных пеньков. Придорожная пыль, мешаясь в кашу с мыслями, хрустела на зубах сознания. Ко всему прочему, проходя мимо распахнутого окна многоквартирного дома, в котором жили люди, не ведущие собственного хозяйства, он услышал реплику одной из двух кумушек поджидавших мужей и высунувших нос на улицу из опасения пропустить хоть что-то происходящее там. Женщины переговаривались громким весёлым шёпотом, и Флор расслышал обрывок фразы, который принял на свой счёт:
«Смотри, и старший хряк за молодыми потрусил».
Онежский не разозлился, ему стало почему-то стыдно, хотя он не был уверен, что говорят именно про него. Флор поплотнее закутался в дорожный плащ, одетый больше для маскировки, и поднялся по лестнице на третий этаж, отыскав взглядом дверь, выкрашенную красным суриком. Робко постучал. В голове стукнула мысль:
«А вдруг занята», – по спине пробежали мурашки.
Но дверь открылась и приятное полноватое женское лицо, обрамленное копной густых рыжих кудряшек, выглянуло на Флора улыбаясь и сверкая незатейливым счастьем от не обременённой заботами жизни.
– Голубушка, лучик мой, – начал Флор.
– Заходи. – Она играя нежно взяла его за руку и протянула в полуоткрытую дверь. В комнате было прибрано и чисто. Немного лишних кружев на скатерти и занавесках. Но в целом аккуратно и не претенциозно, очень по-женски. Было ясно, мужчины здесь долго не задерживаются.
Кудрявая женщина была полновата, но не толста – нигде ничего лишнего невесело. Но всё тело было налито словно молоком и особенно большая грудь, так привлекавшая Флора, выглядывала призывно из-под расстёгнутой верхней пуговицы белой сорочки и без того имевшей глубокое декольте.
– Лучик мой, – начал опять Флор, – пойдём скорей, никаких сил не осталось, снова замучили демоны проклятые.
Она погладила его лысеющую голову, мило улыбнулась и, взяв за руку, повела к кровати, украшенной кружевным пододеяльником, на которую села возле изголовья, удобно облокотившись на подушку. Флор быстро скинул куртку, плащ и сюртук, оставшись в нижней сорочке, улёгся на кровать, расположив голову на её мягких коленях. Обнял её руками, пролез лицом ей в декольте заботливо расстёгнутое для него и зарылся там в мягких ароматных прелестях, забывая о проблемах и заботах обо всём на свете, кроме нежного тепла, обволакивающего его со всех сторон. Она заботливо гладила его по голове, плечам, груди, едва слышно напивая что-то под нос, как маленькому дитяти и чувствовала, как он успокаивается и умиротворяется рядом с ней. Она думала, что от её ласки мир становится лучше и этот человек не совершит зла, на которое способен. Она гладила его около часа, потом удовлетворила рукой, и он мирно заснул у неё на коленях.
Путь к Пустоше
Волнение, которое испытывал Годфри, нельзя было охарактеризовать в рамках привычных для человека чувств. Он слишком сложно воспринимал реальность. Поэтому даже лучшие ученики, которых он взял с собой в поход, могли только догадываться о происходящем в его душе. Мир, в котором он жил состоял не из последовательной череды событий, а являлся ему во всё многообразие вероятностей прошлого и будущего. Поэтому вычленить из этого океана то, что реализуется в общепринятой реальности и то, что так и останется на полке вероятностей, было наиболее трудной задачей. Когда Годфри, для решения этой задачи отправлялся в потусторонний мир, предстоящие события открывались перед ним с разной степенью ясности. Иногда плыли как бы в тумане, а иногда были видны чётко как в стеклянной колбе. Но то, что касается его лично, он практически всегда видел плохо.