Я обнял Кена за плечи и сказал: "Что ж, ну нахер этих жалких ублюдков. Давай просто вернемся в Сайгон и выпьем "Краун Роял" с колой".
Тот день и вечер мы провели в баре конспиративного дома.
На следующее утро Кен вылетел обратно в Контум, а я полетел на "Блэкберде" в Нячанг, где располагался штаб 5-й Группы специального назначения. Теперь там размещалось лишь небольшое административное подразделение Сил специального назначения. Старого сержантского клуба больше не было, его заменил бар, занимающий комнатушку в пустующей казарме. Я просидел там весь день, выпивая, и предаваясь мрачным размышлениям. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем продажные вьетнамские офицеры обдерут это место, словно валяющийся на обочине труп, как они уже сделали с базовым лагерем 4-й пехотной дивизии в Плейку?
Я завел музыкальный автомат и погрузился в себя, размышляя. То, что начиналось как связные мысли, слилось с алкоголем в удручающие вспышки воспоминаний, вещи, о которых не стоит думать в одиночестве. В основном я вспоминал Фреда Крупу и задавался вопросом, что с ним стало. А Толстый Альберт? Как мы могли просто бросить наших людей здесь, живых или мертвых, не зная? А что насчет всех этих призраков, хороших людей, прекрасных людей — всех этих имен из "Эй Блю". Я думал о том дне в 1969 году, когда я вынес Джима Рипанти из вертолета, только чтобы узнать, что он мертв. И всю мою погибшую группу. И день, когда умер Чак Хейн. Я продолжал пить. Снова и снова музыкальный автомат играл "Мне так одиноко, что могу заплакать" Глена Кэмпбелла, любимую песню Билла Спенсера. Музыка самоубийцы, как называл ее Лоуэлл Стивенс.
Я все пил и размышлял, но не мог винить никого другого, потому что сам играл эту песню, снова и снова. В полночь бар закрылся. Я поплелся обратно к своей койке в бывших казармах Майк Форс B-55 — теперь это были помещения для временно прибывших — и нашел бутылку водки. В одиночестве я вышел наружу, прошел через заброшенный плац, где когда-то стояли строем гордые Майк Форс. Я сидел на земле и пытался представить ряды веселых монтаньяров и их командиров из Сил спецназначения, теперь ставших призраками. Я отхлебнул из бутылки.
Ночное небо было чистым. Движение звезд было вечным. Я закрыл глаза.
Потом наступил день. Я сел, моя спина была мокрой от росы, лицо искусано комарами, во рту был мерзкий привкус. Рядом со мной лежала бродячая собака, зашевелившаяся, когда я вставал, питомец кого-то из Майк Форс, надеющийся, как и я, что все снова будет как прежде. Она последовала за мной обратно к казарме и ждала у двери, пока я принимал душ и собирался, и попыталась последовать за мной, когда я уходил на аэродром. Но ей пришлось остаться там.
К полудню я вернулся в Контум. Я отсутствовал неделю, но не почувствовал никакой разницы. Я знал, что с меня уже всего довольно, я сделал все, что мог. Может, я пробыл здесь слишком долго. Может, мне просто пора было вернуться домой. Планировалось, что я отправлюсь через несколько недель, 12 сентября. Вот и все. Я был на нуле, истощен. Больше я ничего не мог сделать.
В тот день я сидел в Кантри-Клубе, пил кофе и лечил очередное похмелье, когда раздался голос: "Эй, Пластикмен, есть минутка?" Это был полковник Радке.
"Конечно, сэр", — я налил ему чашку, пока он подсаживался в кабинку.
Он не был человеком, который тратит время на любезности, но когда он заговорил, я не был уверен, куда он клонит. "Я соображаю намного лучше многих людей, находящихся здесь. Я хочу спасти как можно больше жизней. Вот почему я продлился, Джон".
Я ничего не сказал, ожидая услышать его точку зрения.
"В общем, Пластикмен, для меня это так — и я думаю, что для тебя это тоже так. Я думаю, что на нас лежит спасение жизней. Вот почему мы здесь. Это наша работа. У нас есть задачи, которые нужно выполнять, но мы должны делать это так, чтобы спасти как можно больше жизней".
Я не думал об этом в таком ключе, но согласился: "Да, сэр. Я думаю, вы правы".
"Что ж, Джон, я узнал, что ты едешь домой". Он долго смотрел на меня, обдумывая свои слова. "Как насчет того, чтобы ты остался?"
"Что?"
"Наша работа еще не закончена. У нас есть парни, ходящие на выходы. Через четыре-пять месяцев все это закончится. Больше не будет SOG, больше не будет задач, которые нужно выполнять. Я думаю, ты отлично делаешь свое дело, и я хотел бы, чтобы ты мне помог. Ну, Джон, что ты думаешь?"
Как он может об этом просить? Черт его побери! Еще четыре месяца? Даже без отпуска? Я и так здесь слишком долго. Кого-нибудь другого — попроси кого-нибудь другого!