Впереди я не видел ничего — ни признаков присутствия людей, ни четких ориентиров — только густо поросшие джунглями холмы. В этой мешанине протянувшихся с севера на юг хребтов какой-то из них был границей, но узнать, какой именно, было испытанием для любого, умеющего читать карту. Эти горы, Аннамская цепь, поднимались на ту же высоту, что и Аппалачи, с пышными лесами и утесами, возвышающимися над бурными реками. Тут и там кочевые горные племена подсечно-огневым способом расчищали лоскутки полей, чтобы растить урожай. Но они давно ушли, а их поля заросли. Повсюду я видел воронки от бомб. Там, где они падали в низины, их заполняла вода, мерцающая на солнце, когда мы пролетали мимо.
Затем, вдалеке, сквозь туманную лаосскую дымку, материализовалась оранжевая лента шириной в полмили, которая резко контрастировала с окружающей ее пышной зеленью. По мере нашего приближения она проявлялась в деталях — глинистого цвета воронки от бомб и оползни — мили и мили, тысячи их тянулись вдоль идущего с востока на запад Шоссе 110. В некоторых местах дорогу бомбили так сильно, что там были только перекрывающие друг друга воронки — там до сих пор не выросло ни единого деревца, ни даже травинки.
Это была тропа Хо Ши Мина.
Когда я ясно разглядел это, до меня дошло — ни единого видимого признака человека, но эта ухоженная дорога была свидетельством того, что внизу скрываются тысячи врагов. Рискнуть оказаться под этими деревьями — все равно, что нырнуть в море, поплавать среди стаи акул. Но именно туда мы и направлялись.
Наша воздушная процессия свернула на север, к цели Новембер-Один. Я чувствовал, что за нами наблюдают тысячи глаз. Укрыться негде, они слышат наши вертолеты! Это длится целую вечность! Почему мы не идем вниз! Мы такие голые, нас видно всем, кому ни попадя, за много миль! Давайте снижаться! Вниз! В те последние минуты перед посадкой каждый разведчик чувствовал нарастающую внутри тревогу. Мы были во власти сил, находящихся вне нашего контроля. Нам хотелось только одного: убраться прочь из этой шумной вертушки, оказаться на земле, снова взять контроль в свои руки.
Над нами кружили Кови и пара истребителей-бомбардировщиков A-1. Затем, наконец, рядом возникла пара "Кобр"-ганшипов, исследующих окрестности нашей LZ, проверяя, не будет ли открыт огонь с земли.
Два наших "Хьюи" тут же пошли вниз по спирали, теряя высоту так быстро, что перепад давления заблокировал мой слух. Я крепко зажал нос и дунул, прочищая уши, и увидел, что мы так низко, что ублюдки, должно быть, уже целятся в нас. Когда мимо поплыли верхушки деревьев, я повел своим Шведским К взад-вперед, готовый ответить на любой внезапный залп огня с земли. Влажность поднялась, и по моему лицу ручьем хлынул пот. Затем мы миновали последние верхушки деревьев, "Хьюи" сделал подушку, и мы опустились на небольшую LZ.
Я посмотрел на левую дверь, где Бен стоял на полозе вертолета. Когда он сойдет, то же сделают остальные; если нет, мы останемся на борту. Нет времени объяснять решение; мы просто действуем. На шести футах (1,8 м) он спрыгнул, за ним все мы, и бросились к кромке леса перед носом, как указывал Бен. Никто не оглянулся, когда наша птичка взлетела.
В безопасности джунглей, в тесном кругу наших тел, мне стало дышаться легче. Покинув борт, с оружием в руках, я снова мог влиять на свою судьбу. Через мгновение появился еще один "Хьюи", высадив Джорджа и остальную часть группы. Затем он ушел, и мы могли без помех слышать.
Десять минут мы лежали молча, наблюдая и слушая, слыша только отдаленный гул двигателей Кови. Затем Бен прошептал в рацию "Группа окей", и двигатели Кови тоже затихли, оставив только звуки насекомых и болтовню обезьян.
Мы были предоставлены сами себе, глубоко в тылу противника, в Лаосе.
Бен взглянул на нашего пойнтмена, Хая, затем указал на север, в направлении нашего марша. Хай кивнул, повернулся, и мы двинулись в путь. Пока они уходили, я расправил листву там, где мы лежали, чтобы помешать следопытам. Как Один-Один, я был "хвостовым стрелком", замыкающим американцем в нашей цепочке.
Мы растворились в трехъярусных джунглях. Первый ярус включал кусты и невысокие деревья, чуть выше наших голов; второй ярус рос до высоты средних американских деревьев, добавляя еще где-то процентов 30 лиственного покрова; затем, впечатляюще возвышаясь над ним примерно на девяносто футов (27,5 м), вздымался третий ярус. В сочетании они скрывали земную поверхность от наблюдения с воздуха, сводили к минимуму любой ветер и запечатывали влажность внутри. Мы постоянно и обильно потели.