Дважды упрашивать Марианну не пришлось – она легла и лизнула шерстку на моем животе. Я тихо икнул, потом вздрогнул, а потом у меня подкосились лапы, и я завалился на бок – подставляясь так, чтобы ей было удобнее.
Если бы я был вепрь или волк, я бы завыл от страсти! Или, оставаясь самим собой, мяукнул бы так громко, что крыша Норы обрушилась бы на нас двоих и погребла обоих под руинами вечной любви. Но нет! Несмотря на крупную дрожь желания, охватившего меня, я помнил, что ответственность за наши судьбы лежит на мне, поэтому – никаких резких движений, никаких сорванных крыш и никаких развалин, больно бьющих по голове.
А Марианна улыбалась – я видел это в темноте. Она, конечно, понимала, какие муки я испытываю – ведь оказаться в объятиях такой красавицы мечтает любой кот (но только не любому дано)! Она мягко успокаивала меня лапкой, время от времени покусывая мне ушки и проводя там, где я чувствовал наибольшее возбуждение!
Уф! Даже вспоминая это, меня трясет! Хотя с момента нашей встречи прошло уже больше двух недель, я всё еще не могу успокоиться – и фантомные картины нашей близости заставляют меня подергиваться снова и снова – как будто всё это происходит со мной прямо сейчас!
Как тут не вспомнить бессмертные строки великого кошачьего поэта XIX века Порфирия Пушного!
По странному стечению обстоятельств моя Марианна оказалось тезкой той – божественной, от Порфирия. Может быть, поэтому для меня, как кота, погруженного в литературу, она слилась воедино с великим художественным образом, созданным великим поэтом – и я умер, а потом снова воскрес!
Наши ласки были такими бурными, что я подспудно (краешком сознания) удивлялся, почему до сих пор на участок не приехала пожарная машина – тушить всепоглощающий огонь страсти! И я, и Марианна пылали, как два куска урана в пекле ядерного взрыва, мы впились другу в друга, слились, растворились – мы стали одним целым и одновременно достигли вершины экстаза. О – это незабываемо, и я, вероятно, пронесу это в своем сердце до конца дней!
Сразу хочу оговориться – обвинять меня в излишней эмоциональности, присущей кошечкам – все равно, что искать железный лом в груде трухлявых досок. Лома нет, и излишней эмоциональности тоже нет. У меня звериное каменное сердце, я циник и ловелас, я не испытываю никаких приступов мягкотелости – я охотник и всеми когтями за грубый котовый характер! Просто Марианна – она… У меня нет слов… Она… Слов нет… А так – я циник, охотник, зверь! И ни одной кошечке не позволю поработить моё сердце! Ну, разве что Марианне.
Кроме нижнего этажа, в Норе имеются еще два. Вы сильно удивитесь, если я скажу, что намеренно не занял их, а оставил для птичек? Для порхающих созданий – жаворонков, соловьев, зябликов!
Парадокс – не правда ли? Кот (плюс иногда кошечка) снизу и птицы (кои есть корм) – сверху. В прошлые времена меня бы за такую вольность по головке бы не погладили – уж так бы прищемили хвост, что убежал бы в Сибирь – а то и куда подальше.
Кот-ренегат, предавший идеалы борьбы с пернатыми! Еще немного – и он (т. е. я) переметнется на сторону собак. Взять его – заковать в кандалы, в столыпинский вагон – и в Норильск на веки вечные плавить алюминий для Прохорова!
Воздам хвалу небесам: нынче на дворе – культурный и толерантный двадцать первый век, и каждый сам себе командир, судья и палач. И прокурор, и адвокат.