Инстинктивно он направился к комнате, которую молодая женщина занимала, и где он увидел её падающей в обморок…
Он хотел вспомнить, поразмышлять.
Мы последовали за ним, шагая по нежно-бархатистому ковру. Но когда он слегка повернул ручку двери, как человек, который хотел бы войти в свою мечту, он с изумлением увидел через приоткрытую дверь, что его отец и «донна» Марсия обнимаются, а вокруг них, в нашем духовном зрении, вставала целая толпа друзей-смутьянов, которых Морейра невольно призвал поработать… Вампиры, получившие опосредованный призыв, уже действовали, превращая простые чувственные позывы осенней парочки в сладострастный порыв.
Со спины Немезио был хорошо виден, но не видел сам, как это было с Жильберто несколько месяцев назад, и то же, что произошло с Мариной, случилось и с «донной» Марсией, находившейся анфас, которая увидела его приход, и на её лице отразились удивление и ужас…
Молодой человек, охваченный тревогой, на цыпочках отошёл от двери. Его терзало сомнение. Внезапно пал отцовский идол. Имел ли реальные причины его отец для разделения его с девушкой, которую он любил?!
Мне же было необходимо поработать с Морейрой, находившемся в полном раскаянии. Друг двигался по направлению к группе, которая стесняла его, и он думал оказать ей услугу, колеблясь между возмущением и терпением.
Я вмешался, попросив его успокоиться. Мы уважаем Немезио и его спутницу и не имеем никакого права высмеивать их или читать им нотации.
Группа удалилась, и Морейра перенёс своё внимание на «донну» Марсию, которая, будучи достаточно хитрой, чтобы не создавать проблем, не потеряла сознание, как раньше её дочь. Хладнокровно рассудив, она без лишних движений отделилась от Торреса-отца и провела рукой по его волосам, утверждая. Что приехала из Лапы с одной целью повидать его, поскольку беспокоилась, что накануне он выглядел слегка нездоровым. Она не посягает на его здоровье. Она помогла ему лечь в постель, откуда её друг, конечно же, встал, чтобы принять её, и дав ему несколько полезных советов, она удалилась, сославшись на то, что ей надо переговорить со слугами дома.
И только один раз в коридоре она спросила себя, как обойти это препятствие. Невозмутимая, когда разговор идёт о сохранении своих интересов, она ещё была матерью и думала о своей дочери. Будет ли справедливо принести ей несчастье, отравив разум Жильберто? Можно ли что-то сделать, чтобы приблизить их друг к другу? Не будет ли это потерей всякой нравственности — дать молодому человеку поверить, что она неразборчивая женщина, особенно если в один прекрасный день они могут стать свекровью и зятем?
Морейра воспользовался несколькими минутами размышлений и почтительно окутал её, прося сжалиться. Пусть она поможет Марине, поддержав Жильберто. Пусть встретится с парнем, пока у него есть шанс, поговорит с ним, восстановит мир между молодыми людьми…
Растроганный, я тоже подошёл к ней и умолял вмешаться. Она может помочь. Она не хочет мириться с Клаудио, она действительно желает развода. Почему бы не привести в действие акт справедливости и милосердия к больной дочери, приведя этого парня в нравственном упадке к достойному браку? Она получила Марину в свои материнские руки, она пела ей колыбельные песни, она направляла её в детстве, она готовила её чувства к радости… Как же оставить её в момент, когда судьба предоставляет все средства протянуть ей руку? Под давлением аргументов, которые она впитывала в форме размышлений, супруга Клаудио вспомнила прошлое и заплакала. В этот миг её чувства пульсировали в ней так чисто, как в ту ночь, когда мы застали её охваченной возмущением и болью, когда она защищала Мариту у Крешины. Между сознанием и сердцем больше не было места лукавому расчёту. Она более не колебалась и пошла в комнату Жильберто, вошла с бесцеремонностью матери, помогающей своему сыну, села на край кровати, на которую бросился рассерженный молодой человек, и заговорила с ним слезливым тоном. Она начала с того, что принесла свои извинения. Затем попросила разрешения открыть ему, что они с Немезио давно любят друг друга. И в благородном акте великодушия, который возвысил её, она солгала во имя счастья дочери… Она сказала ему, что с Клаудио она уже много месяцев не живёт, к несчастью, она больше не может выносить его присутствия, и заявила, что после кончины «донны» Беатрисы она стала ближе к Немезио, с которым они стали часто встречаться тайком. Чтобы впечатлить собеседника, она настояла, взяв выработанный тон, что она совершила большую ошибку, согласившись на то, что её дочь станет медсестрой у госпожи Торрес, поскольку с тех пор у неё были причины считать, что Немезио имеет на неё свои виды. Видя его заинтересованным своей дочерью, она почувствовала ревность… Но она уважала духовное величие «донны» Беатрисы, была почтительна к ней. У неё хватило сил дождаться, когда та умрёт, перед тем, как принять какое-либо решение. И поскольку больше ничего не сдерживало её, она решила, в конце концов, покинуть свой дом, чтобы больше не ссориться с больной малышкой, и составить компанию Немезио в Петрополис, где они оставались вместе в одном преступном прибежище. И она продолжала оправдываться… Теперь, когда он застал её в объятиях своего отца, пусть он простит её как сын, уважение к которому она хотела бы сохранить. Она не вернётся больше во Фламенго. Она будет разводиться с Клаудио; во всяком случае, она разделит судьбу с Немезио, насколько он позволит ей это… Но она остаётся быть матерью и хочет поговорить о Марине. Если он любит её, пусть не выказывает к ней своего равнодушия или презрения в такой момент, как этот, когда она выздоравливает от тяжёлого расстройства. Пусть он защищает её, делая для малышки то, чего она, Марсия, не сможет больше сделать…