Мы заметили, что Феликс не хочет продолжать пространные философские размышления.
Оставив на лице выражение, которое ясно давало нам понять, чтобы мы придержали все новые вопросы на потом, он подошёл к Клаудио и стал обволакивать его мягким излучением своего нежного и пронзительного взгляда.
Установилось лёгкое ожидание.
Наш благодетель казался взволнованным. Теперь он словно мысленно отдалился во времени. Он погладил шевелюру этого человека, как сделал бы любой врач, полный жалости, ободряющий больного среди менее симпатичных, этого человека, с которым ни Невес, ни я никогда так не сближались.
Но момент сильных чувств был краток, практически незаметен, поскольку брат Феликс снова обратился к нам и со смирением прокомментировал:
— Кто может утверждать, что Клаудио завтра не станет обновлённым человеком, кому суждено будет вершить добро, кто станет обучать спутников, унижающих его? Зачем привлекать к себе отвращение этих трёх существ из-за того только, что они выказали своё невежество и жалкое состояние? И должны ли мы считать, что никогда не нуждались друг в друге? Существуют удобрения, которые выделяют чрезвычайно неприятные испарения. Но они обеспечивают плодородие почвы, что помогает растениям, которые, в свою очередь, в состоянии помогать нам.
Благодетель показал жестом, что пора положить конец разговорам, и с учтивостью призвал нас к работе.
7
Мы вошли в смежную комнату, где обнаружили хрупкую девушку, состояние которой было довольно болезненным. Присев на одной из кроватей, вытянувшихся вдоль стены в чистой и приятной комнате, она мучительно размышляла, что позволило нам ощутить её тайную драму.
Брат Феликс представил её нам. Это была Марита. Владельцы этих мест удочерили её при рождении, двадцать лет тому назад.
Хватило одного взгляда, чтобы я разжалобился, глядя на неё. Роза человеческая, источавшая благоухание юности, эта девушка, почти ребёнок, в задумчивости положив головку на сплетённые руки, казалось, несла на себе весь непосильный груз долгих и мучительных злоключений. Её волнистая шевелюра походила на прекрасную причёску из каштанового бархата. Лицо, словно высеченное из мрамора, с редкой красоты чертами, тёмные глаза, контрастировавшие с белизной кожи, тонкие руки с розоватыми ногтями — всё это представляло собой очаровательный манекен из плоти, внутренний образ которого выдавал напуганного и обиженного ребёнка.
Загримированная печаль, скорбь, скрытая под цветком.
Подчиняясь наставлениям Феликса, я, растроганный, подступил к ней, мысленно прося её рассказать о том, что могло бы просветить нас о событиях в её жизни.
Начиная с контакта с Немезио, наставник предоставлял мне, вероятно, сам того не желая, новый тип анамнеза: мысленно консультировать духовную больную, проявляя мягкое понимание, которым отец обязан владеть в отношении своих детей, чтобы найти способ помочь.
Действуя в одиночку, я вновь выстроил свои эмоции. Я овладел отцовскими чувствами, оживлявшие меня среди людей, и устремил свой пытливый взгляд на это задумчивое создание, представляя себе, что это моя любимая дочь.
Без слов я попросил её довериться мне, чтобы прервать угнетённое состояние, мучившее её. Расскажи мне о своих самых отдалённых впечатлениях. Раскрой мне своё прошлое. Воссоздай в своей памяти всё, что ты знаешь о себе, ничего не утаивая.
Мы желали помочь ей, но ничего не смогли бы сделать, если бы действовали наудачу. Было необходимо, чтобы она открылась нам, вытянув из уголков своей памяти архивные сцены, начиная с самого детства, проявить их на мысленном экране, чтобы мы непредвзято могли проанализировать их для направления помощи, которую постарались бы оказать на месте.
Марита сразу же впитала наш призыв. Не в состоянии объяснить себе причину, по которой была инстинктивно вынуждена вспоминать прошлое, она установила мысленный импульс в точке, откуда получала начальную направляющую нить своих воспоминаний.