Мы с Невесом сразу же отметили режим ударов и контрударов, в котором находились эти две враждебные души, социально заключённые в одну семью требованиями испытаний. Заключив, что его спутница постарается воспользоваться его случайной благожелательностью, чтобы привести его к вопросам об ответственности, Клаудио снял с себя чувственную маску, которую вначале использовал, и, в молчании, насторожился. От улыбки он перешёл к морганию веками. Тонкий сарказм тенью лёг на черты его лица. Он взял слово в напрасной попытке рассеять своё раздражение, ссылаясь на усталость и на истощение из-за дополнительных часов на работе, и попросил супругу изложить как можно короче то, что она хотела сказать. Он хотел почитать что-нибудь, поразмышлять, собраться с силами.
Его жена сделала вид, что не заметила иронического взгляда, адресованного ей, и начала с того, что она совсем выбилась из сил. Он, вероятно, не знает, но она прошла несколько осмотров у гинеколога. Уже очень давно она не может спать по ночам, страдает от сердцебиения, от удушья, от какого-то странного ощущения тяжести и жара в груди. Врач думал, что это преждевременный климакс, и выписал ей рецепт в этой области. Но она чувствовала себя ослабленной, неврастеничной. Она теряла свои силы в решении домашних проблем. Горничная взяла расчёт. И с того времени, как та ушла, ей приходилось самой гладить и чистить одежду и, в какой-то мере, помогать на кухне, чтобы «донна» Хуста не выбивалась из сил одна. Ремонт холодильника стоил огромную сумму денег. Счета в конце месяца выросли. Марина принесла две поощрительные премии, которые она выиграла во время специальных работ, но даже в этом случае она чувствовала на себе груз обязанностей. Ей нужно пятнадцать тысяч крузейро.
В этот момент её собеседник посмотрел на неё с сарказмом и спросил:
— Это всё?
Вопрос, таящий в себе насмешку, повис, словно хлыст, рассекающий воздух.
«Донна» Марсия замкнулась в молчании от столь неожиданного проявления неуважения.
Её муж не обратил ни малейшего внимания на физические страдания, за которые она жаловалась. Он нарочно старался не знать о её недомоганиях. Во время рассказа о своих расстройствах она с ужасом увидела жёсткое выражение его холодных глаз. Ей было ведомо это ледяное отношение глубокого презрения. По мере того, как она жаловалась, у неё всё яснее складывалось впечатление, что он, Клаудио, мысленно спрашивает её: «почему ж ты, наконец, не умрёшь?». При других обстоятельствах он бы произнёс подобный вопрос жёстко, ясно и несколько раз повторив его. Почему у него столько ненависти? Спрашивала она себя. Она и не ждала от него нежности, растраченной их взаимными различиями. Но она считала, что имеет право хотя бы на крохотную долю внимания. Если он заболевал, пусть даже в лёгкой форме, она дежурила у его изголовья, хоть и не любила его больше. Она постоянно звонила их семейному врачу, принимала все необходимые меры в нужный момент. Но когда она говорила ему о лечении, которое считала важным, чтобы избежать рискованной операции, она получала в ответ лишь пару сухих односложных слов, которые муж выплёвывал ей в лицо.
Поскольку упорное молчание затягивалось, Клаудио выразил намерение уйти. Но супруга остановила его порыв, теперь уже в раздражении воскликнув:
— Не уходи. Тебе надо остаться. Этот дом не только мой. Ты об этом не думал? Марина и Марита… Дети растут, не обделённые вниманием и нежностью… Дети — это ангелы; став взрослыми, они превращаются в кошмары. Я молча страдала, но теперь… Больше так продолжаться не может, тебе надо сделать что-нибудь. Между одной и другой разница становится невозможной. Я приютила эту маленькую чужеземку, словно речь шла о моей собственной дочери. Я противостояла всем оскорблениям, я забыла о здоровье, о времени… Я не устранилась, а делала, что могла… У неё было всё. Но сегодня…
— Что сегодня? — удивлённо отозвался он.
— Значит, ты не видишь унижений, которым подвергается Марина? — упорствовала его спутница, разразившись внезапными слезами, словно она могла вызывать их по собственному желанию. — Ты что, не видишь, как нашей девочке трудно?
Клаудио рассмеялся, как человек, решивший насмехаться над всем.
— Марсия, прекращай свои выдумки… Ты говоришь о Марине, словно наша взбалмошная дочь уже на виселице. Я не понимаю. Мне кажется, она счастлива и как никогда беспорядочна. И если бы мне нужно было вмешаться в её проблемы, то лишь затем, чтобы отчитать её, сделать ей внушение. Если бы не ты и не твои безнравственные уступки и дурные примеры, я бы уж исправил её, хотя бы для этого мне пришлось отправить её в психушку…