12
Мы с Невесом строили догадки, когда кто-то с любовью обвил нас своими руками.
Это был брат Феликс, пришедший попрощаться с нами.
У восхитительного своим самоотречением и познаниями Духа, почитаемого всеми тружениками добра, где бы он ни оказывался, глаза были полны слёз, словно он испытывал на себе семейную драму, которой предлагал своё внимание.
И его братское благоговение, и его огромная любовь, которой он окружал четыре души, сединённые здесь в этом спокойном уголке Рио, были очевидны.
Остановившись подышать шквалистыми порывами ветра, слегка взволновавшими воды Гуанабары, в то время, как на небе глубокой ночью всё ярче вспыхивали звёзды, мы с волнением признавали в Феликсе отцовскую нежность, словно он был обычным человеком, отдыхающим в нашей компании на берегу моря.
Преданность, которую он выказывал, через слова открывая нам сокровища своего сердца, была настолько велика и чиста, что Невес, временами нетерпеливый, добровольно исполнял то, что обещал, слушая его оценки: никакого импульсивного наблюдения, никаких необдуманных междометий не вылетало из его уст.
Отношение наставника, который проживал в опасных сражениях физического плана, учило и увлекало нас: возвышенность в каждой фразе, свет чувства в каждой мысли.
Сам того не ведая, он завоёвывал наш интерес добровольной помощью, которую он предоставлял семейству Клаудио, чья стабильность приходила в упадок в прямом значении этого слова.
Ему было жаль эти четыре существа, брошенные в океане земного опыта без компаса веры, любезно объяснил он нам. Вначале он напрасно старался открыть им духовный путь. Они всё глубже погружались в густой туман иллюзии, загипнотизированные преходящими наградами плотских чувств, как это делали птицы, привязанные к прогнившей коре плода, не имея ни малейшего желания поинтересоваться сочным и вкусным богатством его мякоти.
Открывая нам чуть больше своей личной жизни, он сказал, что видел, как рождался снова Клаудио, что сопровождал «донну» Марсию в её колыбели, что вблизи следил за перевоплощением Марины и Мариты, не открывая нам из добродетели и вознесённости те препоны, которые ему приходилось преодолевать, и мы в молчании видели слёзы, которых ему стоили подобные претворения в жизнь.
Он прибегал к преданности, к дружбе, к доверию и времени, чтобы дать им войти в благотворительность, культивируя их зарождающуюся духовность. Но Клаудио и Марсия, оказавшись снова на физической стажировке, став добычей неизбежного и предопределённого забвения прошлого, повторяли свой злополучный опыт…
Перед тем, как снова начать земной труд, анализируя нужды и угрызения совести, мучившие их сознания, они обещали в духовном мире, извлечь пользу из вознаграждения, которое представляло соединение с плотской машиной, чтобы осуществить внутреннее очищение и исправить излишества прошлых времён сквозь пот в служении своему ближнему. Однако едва дошли они до молодости своих телесных сил, как тут же заключили в свои объятия страсти, отнимавшие все их возможности приблизить истинное освобождение. Он, Феликс, так же, как и другие его спутники, взялись им помогать, но безрезультатно. Все четыре персонажа сопротивлялись любой форме восстановительного внушения. Они сразу же отталкивали малейший созидательный проект.
Благородные друзья тех времён, предоставлявшие им свою бесценную помощь, в конце концов, остались разочарованными и оставили их в покое.
С момента, когда в основном Клаудио и Марсия установили деньги и беспорядочный секс основой их жизни, они не могли делать ничего другого, как подрывать устои домашнего покоя. Поэтому у Марины и Мариты не было основы, направленной на действительное счастье. Ещё молодые, они обе усложнили себе жизненные пути опасностями и соблазнами, которыми они медленно и тяжело разрушали себя, хоть в душе не оставалось пока никаких отметин.
Мятеж Клаудио был таким, что в значимый момент, грозивший его существованию, он смог рассчитывать лишь на очень редких своих друзей, кроме Божественного Провидения. Но эти друзья, скромно заметил он, естественно, размышляя о своих собственных трудностях, не имели права домогаться какой-либо специфической помощи, и, поглощённые многими своими долгами, не считали себя обязанными предоставлять ему хотя бы единичную, неопределённую помощь.
Мы поняли, куда клонил наш благородный и скромный наставник, и предложили себя, обещая наше решительное присоединение к программе помощи, которую он установит.