Клаудио слушал его и плакал… Он близко принял к сердцу эту гипотезу. Не было сомнения, что его дочь не смогла пережить надругательства, в котором он винил только себя. Этот незнакомец подтверждал его подозрения. Он задумался о нравственных мучениях униженной девушки перед тем, как сделать этот злополучный шаг, чувствуя себя самым низким из мужчин в раскаянии, которое хлестало по всем фибрам совести, и он благодарил собеседника, сдерживая рыдания. В похвальном порыве искренности он сжал Саломона в своих объятиях и подчеркнул, что он, любезный посетитель, был истинным и, возможно, единственным другом этого ребёнка, который искал смерти. Сочувствуя, аптекарь рискнул дать ему совет. Он посоветовал ему стать спиритом и проинформировал его о том, что пассы под влиянием молитвы будут благотворны для бедной малышки. Он не знал, какими религиозными принципами руководствуются в её семье, но у него есть друг, господин Агостиньо, к которому они могли бы обратиться. Он полностью доверяет молитве, как духовной поддержке. Если Клаудио позволит, он разыщет его. Ногейра со смирением принял предложение. Он подтвердил, что одинок. И, следовательно, он не может отказаться от помощи, которая была ему предложена с такой непринуждённостью. Вряд ли на это понадобится одобрение властей. Врач, ответивший на его зов, выслушал просьбу. Опытный в тревогах человеческих, он осмотрел Мариту со вниманием техника, который осматривает аппарат, предназначенный для демонтажа. В его осмотре сквозило и отцовское чувство, и он заверил Клаудио, что обладает правом предоставить девушке религиозную помощь, которую он хотел, и, не нарушая правила больницы, за пределами комнаты, будучи у себя дома.
Вдохновлённый сочувствием, он облегчит приход Саломона вместе с вышеупомянутым спиритом. И в двадцать часов аптекарь из Копакабаны вошёл в комнату в сопровождении своего друга, который нёс в пакете какую-то книгу.
Ногейра удивился. Человек, по-братски поприветствовавший его, представленный ему как господин Агостиньо, часто посещал его банк, где был одним из самых уважаемых клиентов. Он знал, что тот был важным коммерсантом, хотя лично они не были знакомы. Тем не менее, если бы вновь прибывший его узнал, то он ничего не стал бы скрывать.
Он осторожно поинтересовался девушкой и узнал обо всех деталях драмы, выказывая такое внимание, как если бы речь шла об одном из членов его собственной семьи.
Став между Саломоном и Клаудио, он стал молиться, охваченный порывом чувств. Он просил благословения Христа для малышки, попавшей под машину, словно представлял невидимому Иисусу дорогую ему дочь. Затем он долгое время проводил флюидные пассы с преданностью человека, передающего ей свои собственные силы.
Мы помогали ему, под пронзительным взглядом Морейры, который отмечал всё с жаждой прилежного ученика.
Операция, насыщенная восстанавливающими силами на физическом плане, принесла большое облегчение девушке, улучшив её общее состояние. Сфинктер мочеиспускания больше расслабился, дыхание стало более свободным, и она погрузилась в спокойный сон.
Клаудио вызвал медсестру, и пока она переодевала Мариту, трое мужчин побеседовали в соседней комнате. Зная, что Ногейра никогда не контактировал с религиозными принципами, Агостиньо протянул ему принесённую с собой книгу, экземпляр Евангелия в толковании Спиритизма, и тот пообещал вернуть её на следующий день.
3
Вернувшись в комнату, Клаудио погрузился в себя, снова и снова размышляя…
Снаружи была чёрная как уголь ночь, а в доме — тишина, едва прерываемая свистящим дыханием его дочери… Если бы Саломон был выражением нежданного вмешательства, думал он, возможно, он бы не задержался на этой теме. Торговец лекарствами, изложивший ему события той ночи, вызывал у него симпатию и благодарность, казался ему очень добрым человеком. И поэтому, в своей простоте доброго человека, с которой он представился ему, он мог бы быть ни кем иным, как искренне верующим, нашедшим, к сожалению, своё прибежище в суеверии… Но Агостиньо возбуждал его разум. Удачливый и образованный коммерсант, он не поддался бы так просто на обман. Он знал утончённость его рассуждений, его честность. С другой стороны, у него, должно быть, достаточно более выгодных занятий, которым он мог посвящать своё внимание и время.
Что же это за доктрина, способная привести уважаемого и богатого человека к молитве в больничной палате, плача от сочувствия к бедняжке в подобном состоянии, стоящей у края могилы? Какие принципы могли вынудить образованного, богатого человека забыть о себе в деле помощи несчастным, доходя порой до того, чтобы не пренебрегать касаться испачканных фекалиями тканей, пропитанного той любовью, которую лишь родители ощущают в глубине своих сердец?