Он смотрел на спокойно спящую Мариту и вспоминал о двух преданных мужчинах, которые принесли ему облегчение, ничего не требуя взамен… Он, который никогда не касался религиозных учений, который обычно проявлял к ним явное и очевидное неуважение, находился теперь перед лицом целой серии «почему».
В угнетении, он ощущал себя мучимым жаждой сделать, узнать что-то… Без флюидной поддержки Морейры, который отдавал все свои энергии девушке, лежавшей неподвижно на постели, он подумал о сигарете, но в глубине своей души говорил себе, что желает уже не сигарету.
Он желал выйти, бежать навстречу Агостиньо и Саломону, чтобы говорить с ними о вере в Бога. Он хотел знать, как они пришли к подобному уровню верования. Оба они уменьшили груз, который давил на его дочь… В этот момент он спрашивал себя, достоин ли он сам жалости. Марита отдыхала сном жертв, которых справедливость бережёт в нерушимом покое сознания, тогда как он проживал тысячи мучений в бессонных ночах преступников!… Он знал, что ущербен душой, что он — потерпевший кораблекрушение, тонущий в вихре отчаяния… Он хотел бы прибиться к кому-нибудь, к чему-нибудь. Простой корешок доверия защитил бы его от абсолютного краха!… Одиночество душило его. Он изголодался по компании.
Я внушил ему мысли о чтении. Пусть он откроет книгу, которую сейчас получил. С книгой можно будет говорить в молчании, она будет его спутником. Не надо было пытаться за один раз переварить все наставления. Пусть он читает отрывками, здесь и там; пусть он собирает идеи, отбирает концепции.
Он усвоил мои выводы и открыл книгу, принявшись искать советы. Он всё ещё пытался как-то реагировать, проявляя свою неспособность, волнение. У него не было ни малейшей частицы спокойствия, чтобы посвятить себя чтению книги, Но я настоял.
Нервные пальцы пробежались по оглавлению. Он прошёлся взглядом по обозначениям. В главе XI он остановился на пункте, озаглавленном: «Милосердие к преступникам». Эти слова захватили его расстроенный мозг, словно огненными зубцами. Он чувствовал себя приговорённым невидимым судом. Да! — сказал он себе с печалью, — необходимо исследовать себя. В своей манере видеть вещи, он считал себя злодеем, избежавшим тюрьмы. Весь день его уважали и в нём видели нежного отца здесь, под этой крышей, тогда как он считал себя насильником, убийцей детей… Он носил в себе неизлечимую боль того, что довёл свою дорогую дочь до безумия и смерти!… Какие обвинения вынесет ему эта книга? Он заслуживал того, чтобы выслушать приговор, будучи рядом с той, которая пала под его разрушительными ударами…
Он стал искать указанную страницу и, о, сюрприз!… Книга не проклинала его. Он читал и перечитывал те фразы, где звучали мягкость и понимание. Он отождествлял себя с призывом к братству и сочувствию, который не описывает совершивших преступление как инфернальных существ, исключённых из Божественной Сферы. Небольшое послание приглашало к терпимости и заканчивалось просьбой к молитве во благо тех, кто изнемогает в бездне зла.
Слёзы в изобилии катились из его глаз!… Слова призывали его к разуму. Он отдавал себе отчёт, что мир и жизнь должны купаться в глубоком милосердии. Он считал себя убийцей и находился здесь для пересмотра своего собственного пути, с достаточной ясностью, чтобы анализировать и размышлять… Этот первый контакт с истинами духа раскалывал его сверху донизу его цитадель атеизма. С жадностью измученного жаждой человека, пересекающего пустыню, он погрузился в тексты, чьи просветительские и утешительные идеи возвышенно били ключом, словно потоки чистой воды. Он пробежал по многим темам… Он получил поверхностные знания по перевоплощению и множеству миров, он размышлял над чудесами милосердия и над богатствами веры, при помощи бессмертных призывов христианства, которое сейчас и здесь возрождалось для него, согревая ему сердце!…
Когда он посмотрел на часы, стрелки показывали два часа утра.
Четыре часа он провёл, погружённый в книгу, даже не отдавая себе в этом отчёта. Он чувствовал себя совершенно другим. Его мозг просветился, наполненный обновительными мыслями, которые порождали в нём страстные вопросы. Это было учение, позволявшее ему свободно чувствовать и задавать вопросы, словно ребёнку на руках у матери… В действительности, он задавался вопросом, если бы Бога не существовало, если бы не было других жизней, кроме как на Земле, для чего бы ему было предаваться такому глубокому раскаянию? Если всё в существовании кончалось животным началом и грязью, какие причины диктовали бы ему ту нравственную пытку, которую создавали его противоречивые чувства перед своей дочерью? Он так любил это бедное дитя!… Почему ему не удалось ограничиться ролью отца, противоположной порывам секса? Какие силы вовлекли его в роль палача, до которой он опустился? Мысль о перевоплощении била ключом в его разуме. Значит, у них была связь, соединяющая предыдущие опыты… Не было сомнений, что они жили вместе в мучительном и полном сожаления прошлом, привязанные к господствующим чувственным галлюцинациям!… Эта преданность Марите в его глазах была чем-то вроде айсберга, который показывает лишь малую часть своей массы, пряча свой огромный вес в безмерности вод… В этот момент что-то говорило ему в духе, что он, Клаудио, снова привёл её в мир посредством отцовства, чтобы направлять и чистотой и самоотречением!… Мудрость жизни возвращала ему нежность в дочерней улыбке на какое-то время, чтобы он исправил свои ошибки влюблённого тирана, которым он должен был быть в прошлые времена, а также страсти, чей пепел обжигал теперь его сердце… Реальность судьбы вставала в его мыслях, прекрасная и неопределённая, как блеск солнечных лучей, тающих в тумане…