Шубу она как надела, так и не снимала, в ней и пошла открывать.
Посмотрела в глазок.
Менты!!!
«Мать моя! Как такое может быть?!»
Делать нечего. Придется открыть. Она ни в чем не виновата, ей бояться нечего, закон на ее стороне. Может и не открыть, между прочим, это частная собственность, и без ордера им делать здесь нечего. А может, у них есть ордер? Фу-фу-фу, какая чушь.
В чем была, в том и пошла дверь отпирать.
На пороге стоял высокий, красивый, с румянцем на щеках старший лейтенант. Один. Больше никого.
– Гражданка Данилова?
– Она самая, здесь и прописана, – доложила Дарья, понимая, что перед ней мальчик, не более того. Можно и подурачиться.
– Я из милиции, разрешите войти? – Он невольно опустил глаза вниз.
Еще бы! Дарья дала ему конфетку – выставила абсолютно голую ножку так, что аж пола шубки приподнялась.
– Всем, кто из милиции, ко мне можно заходить, не спрашивая предварительного разрешения.
Она отошла в сторону, впуская нежданного гостя.
– Хорошо, я это запомню, – серьезно заметил молодой красивый, проходя в апартаменты.
– Заходите, заходите, кино не хотите посмотреть? – Она видела, что на мгновение он заинтересовался происходящим на экране.
Парень поглядел сурово, неласково.
– Где вы работаете?
– Вы что, участковый? – Она спросила об этом так, будто в следующую секунду собиралась вылить ему на голову помои.
Парень завелся, покраснел еще больше.
– Гражданка Данилова, я, старший лейтенант милиции Парусов Сергей Васильевич, пришел к вам домой для того, чтобы вы ответили на ряд вопросов. Если вы не намерены разговаривать, я приглашаю вас к себе, и немедленно – он полез в накладной карман синей форменной куртки, намереваясь достать оттуда какую-то бумажку.
– Не надо, не надо. Лучше я напою вас чаем. Разувайтесь, проходите.
Она чувствовала, что кровь в лейтенанте играет. Смотрит на нее, наверняка не отказался бы от такого сладкого пирожка.
Посадив милицию на кухне, она поставила на плиту чайник и скрылась в комнате, решив сменить шубу на халат.
Поняв, что она собирается исчезнуть с его глаз, лейтенант дернулся, но Дада успокоила его, заверив, что никуда не сбежит.
Дарья вошла в комнату и посмотрелась в зеркало.
«Рожа-то у тебя бледная, курица ты общипанная. Зачем он пришел? Что ему от меня надо?»
Скинула шубу, надела коротенький халатик и показалась на кухне. Пусть пялится – пока есть на что.
– Где вы были в ночь с шестнадцатого на семнадцатое ноября? – сухо спросил он.
Она забегала по кухне с чайничком в руках, делая вид, будто не расслышала вопрос.
– Я повторяю...
– Да, да, я просто вспоминаю, извините. – На самом деле этот Антон Ильич с его собственными мозгами на асфальте не шел из ее головы. И вот оно все к чему, к тому, что отсидеться в закутке ей не удастся.
Вспоминала она долго. Налила чай. Села за стол поближе к нему. Поясок так приослабила, что при любом ее жесте лейтенант, простите, старший лейтенант, мог видеть ее груди и венчавшие их соски. Играла с огнем, он мог и взбрыкнуть, а впрочем, этим она и жила.
– С шестнадцатого, как вы сказали, на семнадцатое я спала дома в своей постельке. Показать где? – Она поднялась с табурета и выразила готовность пройти из кухни в комнату.
– Зря ты дурачишься, Даша, – неожиданно по-простецки сказал Парусов. – Я возьму сейчас с тебя подписку о невыезде, – на этот раз он все-таки достал, уже из кителя, какой-то бланк и положил перед ней на стол. – Тебя видели в «Зеркальной» вместе с мужиком, которого несколько позже нашли на асфальте уже мертвым. Вылетел дядька из окна гостиничного номера, который снял для того, чтобы с тобой переспать. Я не знаю, может, это он на радостях, как думаешь? Мужчиной себя почувствовал. Или ты ему сказала, что не любишь?
Дарья теперь окончательно и бесповоротно поняла, что увязла в дерьме по самые сережки.
«И что теперь, на хер, делать? Я сама себя спрашиваю?»
– Ну, – она задержала воздух в груди, – раз уж мы, Серега, перешли на «ты», отвечу как есть. Трахнул он меня, причем прескверно, поковырялся, можно сказать. Уснули. Проснулась – окно открыто. В комнате дубильник, писать без подогрева, извини, не сядешь. Глянула я на улицу, а он там и лежит, на земельке-то, и знаешь, что удивительно, не шевелится. Я, естественно, ножки в сапожки и ходу. Было это, Серега, в шесть утра, точнее, без пяти.
– Значит, я так понял, ты его не убивала.
– Понял правильно, – одобрительно закивала она. – Чаек-то пей, товарищ старший лейтенант, остынет.
– Спасибо. А чего ушла? Раз не виновата. Неужели думала, что тебя не найдут?
– Да. Сомневалась я в возможностях нашей милиции. Зачем мне, простой российской девке, какие-то разбирательства? Я мечтала жить спокойно, но теперь, похоже, мне грозит тюрьма, да?
Она чувствовала, что сейчас сорвется. Дело-то хреновое, по-любому. Кто ей поверит? Кто? Понятное дело, она из-за денег выкинула мужика из окна. Или платить не хотел за услуги, или украсть что попыталась, а он вовремя заметил. Кобель-то был в годах, ростом невелик. Она вполне могла бы если уж не справиться, то оказать сопротивление.
– Стал бы я с тобой тут чаи пить, – он отхлебнул на совесть приготовленный напиток, помолчал – играет на нервах, зараза, – если бы тебя обвиняли в убийстве. Все косвенные улики за тебя. В комнате порядок, следов борьбы не видно. Окно не разбито, а открыто. Курильщик довольствовался бы, на крайний случай, форточкой, но открывать полностью окно? Это нелогично. К тому же, скажу тебе прямо, дорогая Даша, что доказать факт убийства, если оно и было, уже невозможно.
– Вот этого не надо, – она отстранилась от него. – Вы даже, товарищ милиционер, и речи не заводите о такой возможности. Мне его убивать резону не было. Ни в каких криминальных делах я не замешана, живу всю свою жизнь спокойно, можно даже сказать, добропорядочно.
Он пропустил демагогию мимо ушей и продолжил излагать факты, которые, к слову сказать, были весьма интересны Дарье.
– При покойном, на беду, не оказалось никаких документов, хотя деньги мы нашли, сто долларов, немного, но все же. Значит, ты по его карманам не шуршала.
– Мне обидно, что вы меня считаете нечестным человеком. Я никогда ничего у людей из карманов без их на то разрешения не вынимаю. – Она продолжала разговаривать с ним несколько наигранно, но теперь, поняв, что ее в каталажку никто сажать не собирается, Дарья ерничала больше от радости за саму себя (похоже, вышла сухой из воды), нежели из-за того, что перед ней сидел молодой и симпатичный офицер.
– Работа у меня такая, можно сказать, ментовская, думать о людях либо плохо, либо никак. Вы уж, Дарья, простите.
– Ничего, ничего. – Она подлила ему еще, потому как в его чашке чая осталось на донышке.
– Так как вы сами не отрицаете факт своего присутствия в номере, то поступаете, с моей точки зрения, молодцом. Вот вам вопрос: «Как он вам представился?»
– Сказал, что его Антон Ильич зовут.
Лейтенант кивнул и записал имя-отчество себе в книжечку, затем передал ручку Дарье и попросил, чтобы она поставила свою подпись на бланке.
Данилова послушно выполнила указание и посмотрела на представителя власти изумрудными глазами, затянувшимися томной поволокой:
– Что же это мне теперь из города ни на шаг?
– Это ты правильно поняла, – он спрятал бумажку в карман. – Люди не всегда говорят все от начала и до конца, вдруг мне захочется с тобой еще раз побеседовать.
– А я пока вроде ничего и не сказала.
– А вот сейчас все и произойдет. Самоубийца не оставлял записку.
– Слушайте, – она прогнула спину словно кошка, а затем вернулась в прежнее положение. – Поставьте себя на мое место. Просыпаетесь вы утром, а окно открыто, и женщина, с которой вы просто пам-пара-рам, лежит внизу. Что вы будете делать? Правильно, соберете вещички и быстрее из номера! Я не занималась осмотром комнаты, честное слово.