Выбрать главу

с гоготом и смехом, прошли в спальню, где их уже ждала Хелен, обнаженная и неподвижная.

Один лишь взгляд на нее заставил их замолчать. Они подходили, не веря своим глазам, и глазели, а она все так же лежала, выставив все напоказ.

Двое, выпучив глаза в пьяном удивлении, оседлали ее. Один был президентом бостонского депозитного банка. Второго Хелен не знала, но у него были имбирного

цвета усы и имбирные волосы на бедрах. Оба схватили ее за соски – большим и указательным пальцами – и подняли ее массивные груди, как поднимают крышки

с блюд в дорогих ресторанах.

– Боже, – сказал президент депозитного банка. – Они настоящие. Мать твою, настоящие.

Хрюкая от возбуждения, эти двое вставили свои багровые члены глубоко во влажные отверстия, раскрывшиеся под сосками.

Они толкали члены глубоко в ее грудь, в мягкую теплую ткань, и скручивали ее соски так, что она дрожала от боли.

Еще двое запихались ей в рот, так что она едва дышала. Но какая разница? Брэдли кричал от наслаждения, Брэдли любил ее, Брэдли ее хотел. Теперь Брэдли

никогда от нее не устанет, только не после этого. А даже если и устанет, она всегда найдет новый способ принести ему наслаждение.

Он не устал от нее. Но и жить ему оставалось недолго. Двенадцатого сентября, два года спустя, Хелен проснулась и обнаружила, что Брэдли мертв, а его холодная

рука покоится на ее первой вагине.

Его похоронили на территории их поместья, над Чарльз-ривер, согласно странным суевериям, что мертвые все еще могут видеть, или им не безразлично, где лежать.

Доктор Арколио пришел к ним, пил шампанское, ел рыбу, артишоки и маленькие ребрышки на мангале. Все говорили приглушенными голосами. Все похороны Хелен

Эллис не снимала с себя черной вуали. Сейчас она удалилась в свои апартаменты и оставила семью и партнеров Брэдли наслаждаться его поминками без своего

участия.

Вскоре, однако, доктор Арколио поднялся по гулкой мраморной лестнице и на цыпочках прошагал к ее комнате. Он трижды постучал в дверь, пока не раздался

ее голос:

– Кто там? Уходите.

– Это Юджин Арколио. Могу я с вами поговорить?

Ответа не было, но после долгой паузы двери распахнулись и остались открытыми. Доктор счел это за приглашение.

Настороженный, он вошел. Хелен сидела в кресле у окна. Вуаль по-прежнему оставалась на ней.

– А вы что хотите? – спросила она. Голос был глухой, искаженный.

Он пожал плечами.

– Просто поздравить.

– Поздравить?

– Конечно… вы ведь этого хотели, не так ли? Дом, деньги. Все.

Хелен повернулась к нему и подняла вуаль. Он не был шокирован. Он знал, чего ожидать. В конце концов, это он сам провел все операции.

В каждой щеке зияло по вагине. Обе были надутые и влажные, словно сюрреалистическая пародия на постер из журнала «Растлер». Маловразумительный коллаж из

плоти, фальшивой красоты и абсолютного кошмара.

Это был последний шаг Хелен в ее подчинении – принести в жертву собственную красоту, чтобы Брэдли и его друзья могли вставить ей не только в тело, но и

в лицо.

Доктор Арколио умолял ее не делать этого, но она угрожала наложить на себя руки, потом — убить его, потом – обещала рассказать, что он с ней уже сделал.

– Это обратимо, – убеждал он себя, скрупулезно пришивая вагинальные мышцы к ее щекам. – Это вполне обратимо.

Хелен подняла взгляд.

– Думаете, я получила, что хотела?

С каждым словом половые губы на щеках слегка шевелились.

Доктору пришлось отвернуться. Смотреть на дело своих рук было превыше его сил.

– Я не получила, что хотела, – сказала она, и слезы заскользили по ее щекам, и закапали с розовых… – Я хотела вагины везде, по всему телу, на лице, на

бедрах, на животе, под руками. Он хотел сексуальный объект, Юджин, и я была бы счастлива быть его сексуальным объектом.

Доктор Арколио сказал:

– Простите. Думаю, это моя ошибка, в той же мере, что и ваша. Хотя, пожалуй, это полностьюмоя ошибка.

В тот день он заехал в свой кабинет над Бруклин-сквер, куда Хелен Эллис пришла на свою первую консультацию. Он долго стоял у окна.

Правильно ли давать людям то, чего они хотят, если их желания извращенные и требуют принесения в жертву самих себя и если это противоречит Божьему замыслу?

Было ли правильно уродовать прекрасную женщину, даже если она жаждала этих уродств?

Как далеко простирается его ответственность? Мясник он или святой? Он приближен к раю или танцует над пропастью, ведущей в ад? Или же он был всего лишь