Малдыбай вернулся через несколько минут с небольшой стопкой старых фотографий и положил их перед Давидом:
– Мой отец Турсынбай. Великий человек. Это – я, с другом. Это – председатель совхоза. Это – снова отец Турсынбай. Великий человек. Великая война была – погиб… Я с отарой по берегу шел, – неожиданно сменил он тему. – Барашек в щель провалился. Широкая щель. Я подумал – волчье логово. Взял ружье, а там – кувшины и книги. Кувшины и книги. Великие книги.
– Как вы узнали, что великие? – Спросил Давид.
– Как узнал? Я не знаю. Вы же говорите, что великие…
– Да, конечно, – улыбнулся Давид.
Малдыбай унес фотографии.
На ночевку мы устроились в самой большой комнате дома – в зале, где ужинали. Расстелили на полу матрасы, которых у Малдыбая оказалось в изрядном количестве – хоть на роту солдат.
Ближе к ночи я подспудно ожидал продолжения романтических отношений с Айгуль, и даже пытался подстроить для этого нужные обстоятельства и момент, но Айгуль, как ни в чем ни бывало, постелила на выданный ей матрас свой спальник и улеглась спать – первой из всех. Другие еще чистили зубы, выходили по нужде или бесцельно бродили по дому. Я разочарованно забрался в свой спальник и закрыл глаза.
Ночью мне приснилась плачущая мама. «Откуда?! Что это, какой-то гипноз, или просто совпадение?» – Недоумевал я, проснувшись. Во сне она ничего не просила, и даже не разговаривала со мной. Просто плакала, и я не знал, что вызвало ее слезы… Не понимал, сочувствую я ей или нет…
Потом я не мог заснуть. Ворочался, считал до ста, до пятисот… Открыл глаза. В комнате было темно. Все спали. Айгуль лежала на расстоянии двух метров от меня. Приглядеться, можно было различить черты ее лица, правильные и изящные. На соседнем с ней матрасе спал Сергей. Навязчивая мысль овладела мной… Я тихо поднялся на четвереньки и подполз к Айгуль.
Одна моя прежняя любовница обожала будить меня нежным и глубоким поцелуем. Начало сексуальных игр во сне, а потом в странном состоянии между сном и явью – между свободной фантазией сновидения и пробивающейся физическими ощущениями реальностью – было невероятно ярким и чувственным. Сонные поцелуи обычно переходили в необыкновенную любовную игру. Почему бы не попробовать сейчас то же самое с этой красивой и сексуальной девушкой?
Я наклонился к Айгуль и замер в нескольких сантиметрах от нежной кожи спокойного умиротворенного лица. Ровное и чистое дыхание невинного младенца. Тихий мир сна… Я разглядывал ее черты. Гладкий высокий лоб, обрамленный вьющимися темными волосами. Почти сошедшиеся на переносице брови, взлетающие резко вверх и в стороны, и плавно спускающиеся потом полукругом к вискам. Небольшой прямой нос с тонкими изящными изгибами ноздрей. Длинные ресницы под холмиками закрытых век. Слегка выдающиеся скулы, узкий подбородок и небольшой рот с чуть презрительным изгибом губ (даже сейчас, во сне), выглядящим в то же время очень чувственно.
«Вдруг она начнет сопротивляться? Испугается, возмутится, поднимет шум и всех разбудит?» – Мелькнула мысль, – «Да и сама может вцепиться в волосы или в горло… Девчонка, судя по всему, строптивая».
Я продолжал смотреть на нее и не предпринимал никаких действий. Могла ли она почувствовать мой взгляд? «Надо или действовать, или возвращаться на свое место». Холодок прошел по телу, за ним – мелкая дрожь. Я наклонился к ее губам, но остановился. Меня знобило все сильнее. Вместо того, чтобы поцеловать, я понюхал ее щеку, волосы. Озноб то уменьшался, то усиливался, и, в такт ему, волны дрожи проходили по телу. Впитав в себя аромат ее лба, кудрей, я отполз на свое место. Свернулся калачиком под развернутым спальником. Дрожь уменьшилась, а затем и вовсе сошла на нет. Я неожиданно быстро заснул.
Следующим утром мы наскоро позавтракали и отправились в путь.
Малдыбай перекинул через плечо старый карабин и сел на коня. За ним пристроились две лошади с навьюченными рюкзаками и прочим скарбом. Замкнула процессию наша «экспедиция» из шести человек.
Проплутав по поселковым переулкам, мы вышли в степь и оказались на тропе, ведущей в сторону далеких, еле видных в утренней дымке, гор. Степь снова поражала своей бескрайностью и пустынностью. Я думал о том, как наши фигуры вскоре затеряются в ее бесконечном пространстве. Похоже, что такое чувство охватило не меня одного.
– Тащусь от этого чувства в степи, – проговорила Айгуль, – когда понимаешь, что здесь все по-настоящему. Один на один с природой, с ее добром и ее злом. Когда начинаешь ощущать, что от тебя и твоих поступков реально зависит твоя жизнь. Офигенное чувство. У нас в институте однажды двое пацанов пошли в поход по степи и не вернулись. Даже тела не смогли найти.