Удивлялся я и тому, что мы с Виталиком, в наручниках, стоим посреди огромного затерянного пространства – оказавшиеся здесь странным, не объяснимым здравым смыслом и логикой, образом… И, наверное, больше всего меня поражало, что в таких неподходящих обстоятельствах я с умилением разглядываю травинку, любуюсь миром и преклоняюсь перед их красотой. Когда я в последний раз так смотрел на травинку? Все было удивительно и странно в то утро.
Мы достали из рюкзака нехитрые запасы пищи. Съели кашу, и поставили опустевшую кастрюлю на траву. Поднявшись с земли, я с размаху пнул ее ногой – невероятно захотелось это сделать, по необъяснимой причине.
– Мне кажется, – Виталик лег на траву, – что большинство людей, занимающихся практиками – люди с какими-нибудь психологическими проблемами.
– Ни фига себе откровение… – Усмехнулся я.
– Серьезно. Знаешь, что мне вчера Оля про себя рассказала?
– Нет.
– Отец бил и насиловал ее до семнадцати лет. Каждую неделю, пока после школы она не сбежала из своего Джамбула в Алма-Ату.
– Ни фига себе…
– Да. Офицерик какой-то сраной провинциальной военной части. Представляешь, как это на ее психике отразилось.
– Лучше не представлять…
– С другой стороны, может, у каждого своя история и свои психологические травмы? Только каждый их скрывает, старается забыть и не замечать. У меня, например, смерть отца. У тебя… Не знаю. Но по какой-то причине ты же начал свои таблетки жрать…
Я ничего не ответил.
– Слушай, – Виталик вдруг настороженно посмотрел на меня, – а почему мы не прошли через глиняную полосу?
У меня екнуло сердце. Мы должны были дойти до нее еще часа два назад. С напускным равнодушием я пожал плечами:
– Хер его знает. Может, в ней был просвет, и нам чертовски повезло…
– А может мы шли черт-те куда и теперь заблудились?
– Бля, не паникуй опять… Сейчас у нас есть ориентир, который невозможно потерять, – я показал рукой на горы. – Даже если ночью немного сбились, сейчас по нему пойдем, и уже не потеряемся. Главное – двигаться вперед.
– Тогда двинули, – Виталик поднялся с земли.
Мы тронулись дальше в путь, быстрым уверенным шагом, словно знали, куда идем. К полудню дошли до забора из колючей проволоки.
– Вот и граница военной части. А ты боялся… – Я неуверенно посмотрел на Виталика, в душе сомневаясь, что мы действительно вышли к той базе, мимо которой проходили накануне. Но, в любом случае, была надежда, что за этим забором находилось какое-нибудь поселение, где мы встретим людей.
– Может, лучше до ворот дойти? А то арестуют за незаконное проникновение, как каких-нибудь шпионов…
– Где мы будем ворота искать? – Конца забору не было видно ни вправо, ни влево. Далеко впереди, за колючей проволокой едва вырисовывались очертания каких-то зданий.
– Полезли… – Виталик помог мне снять рюкзак и перекинул его через забор. Потом мы оттянули вверх нижнюю струну проволоки и по очереди пролезли под ней на огороженную территорию.
– Я тебя сменю, – Виталик накинул на плечо лямки рюкзака, я помог ему перекинуть их через голову. Мы пошли к строениям на горизонте.
– Слышишь? – Минут через двадцать спросил меня Виталик. Где-то вдалеке то ли раздался гром, то ли загудел вертолет.
– Может, ментовской вертолет Давида ищет? – Предположил Виталик
– Может… – Согласился я.
Гул постепенно приближался – прямо на нас.
– Что-то не видно вертолета, – Виталик оглядывался по сторонам.
– Может, не вертолет… – Пожал я плечами.
За колючей проволокой степь казалась другой, не такой, как «на воле» – грязнее, индустриальнее. На ее поверхности словно отпечатался след военной машины – шинельный, серый, пропитанный пылью, гарью, кровью и потом. Наполненный ощущением неизбежности зла и безысходности существования. Существования, в котором реальность и близость смерти повседневна. Возникшее от этого неприятное чувство погружало нас с Виталиком в некое напряжение и тоску.
Гул усиливался. Впереди показалось облако пыли.
– Что за хрень? – Настороженно спросил Виталик.
– Без понятия, – так же неуверенно ответил я.
Пылевое облако приближалось к нам и вскоре из него показались танки, несшиеся прямо на нас.