У меня перед глазами вдруг возник очень четкий образ Виталика, повторяющего слова Давида «Нам нечего бояться… Нам нечего бояться…»
Ольга Ивановна ушла на кухню, оставив меня сидящим на диване. В этом коротком одиночестве мне вдруг стало очень неуютно. Страшило то, что через несколько минут из кухни вернется Ольга Ивановна и начнет расспрашивать о поездке и обстоятельствах смерти Виталика. Что я смогу ей рассказать?
Я оглядел комнату – словно в поисках путей отступления. Как и в первый раз, заметил скромность и непритязательность обстановки. Также обратил внимание на то, что в квартире практически ничего не изменилось за прошедшее время. Не появилось фотографии Виталика в траурной рамке. На журнальном столике у стены все так же лежали прошлогодние номера «Домашнего Очага». Возникало ощущение, что обстановка здесь была главнее хозяйки, которая словно побаивалась ее и не решалась как-либо потревожить. Интерьер квартиры довлел над хозяйкой, и это казалось тем более странным, что он был вовсе не богатым или изысканным, а весьма скромным.
Вернувшись из кухни, Ольга Ивановна застала меня врасплох – погруженным в размышления.
– Чай, – просто сказала она, держа в руках две больших чашки.
– Спасибо, – поднявшись с дивана, я взял одну.
Чай оказался негорячим и очень сладким.
– Тебе я сделала так же, как себе, – махнув рукой в сторону моей чашки, сообщила она.
– Спасибо, – кивнул я. Снова воцарилось молчание, которое для меня было предпочтительнее расспросов и рассказов об обстоятельствах Виталиковой смерти.
– Барак Обама выиграл выборы. – Прервала долгую паузу Ольга Ивановна. – В Америке теперь впервые за всю историю будет чернокожий президент.
Я посмотрел на нее.
– Да, первый раз за всю историю. – Повторила она. – Это перелом в земной цивилизации. Теперь негры будут править миром.
Мне нечего было ей ответить, кроме разве того, что на самом деле мир скоро заполонят китайцы и индусы. Я так и сказал.
– Может быть, – меланхолично согласилась она, – а русские все равно вымрут…
Мы снова замолчали. Я пил приторный чай и разглядывал узоры ковра на полу – нечто псевдовосточное с цветочками, растущими из непонятных фигур. Традиционный ковер позднесоветской эпохи. В свое время такие, наверное, украшали каждую квартиру Советского Союза. Впрочем, и сейчас их еще много осталось – в жилищах россиян, украинцев, узбеков и всех остальных народов пятнадцати беспокойных стран Евразии, которых объединяют теперь, возможно, только эти ковры.
– А мне сделали предложение, – прервала мои размышления о ковровых судьбах Ольга Ивановна. – За день до того, как я узнала о Витюше, – о-ох, – она громко протяжно выдохнула, сопротивляясь слезам. – И я, дура, согласилась. Что теперь делать – не знаю…
Я снова был поставлен в тупик. Не ждала же она от меня совета, как поступить.
– Да… Что же теперь делать? – Задумчиво повторила она.
– Выходите за него замуж или пошлите на хуй… – Вдруг сказал я спокойным, даже равнодушным тоном.
Ольга Ивановна никак не отреагировала на мой совет – словно не услышала его:
– Ведь при большом желании можно и в сорок восемь еще родить. – Продолжала размышлять она вслух. – Можно. Конечно, можно… А-а-а, – снова завыла, но вой быстро перешел в стон, и потом смолк.
Я больше не хотел пить неприятно приторный чай – поставил чашку на стол:
– Извините, мне нужно идти. – Поднялся с дивана. – До свидания.
Ольга Ивановна тоже встала, неуклюже и как-то высоко подняла правую руку с безвольно повисшей кистью – в качестве некоего прощального жеста. Я хотел ее пожать, но Ольга Ивановна обняла меня, спрятав лицо на моей груди. Я прижал ее к себе, непроизвольно положил ладонь на голову с короткой мальчишеской стрижкой.
Мы стояли так минут пять, потом она тихо произнесла:
– Спасибо, – поцеловала меня в щеку, не отпуская объятий. Я погладил ее по мальчишеской голове, по длинной шее:
– До свидания.
– До свидания, – она порывисто, неловкими движениями, разжала руки и отстранилась от меня. Я вышел из квартиры, быстро сбежал по лестнице вниз. На улице, поймав такси, назвал свой адрес. Дома включил телевизор, бездумно пролистал каналы, выключил свет и лег спать.
Глава 25
Следующие несколько дней я бездельничал. Валялся дома на диване, смотрел телевизор, несколько раз выходил на улицу и бесцельно шатался по улицам, скверам. Прохожие почему-то вызывали у меня неприязнь и раздражение, поэтому я обычно быстро возвращался домой, к своему дивану. Люди на телеэкране тоже раздражали, но все-таки меньше. В те дни я наконец понял тех телезрителей, чьим любимым каналом был «Animal Planet». Я тоже полюбил смотреть на зверюшек – добрых и злых, хищников и жертв, равнодушных и любопытных, но всегда естественных и непосредственных. Их нехитрые страсти выглядели такими искренними, такими настоящими. Леопард гнался за антилопой с максимальной скоростью, на которую был способен – потому что хотел есть. Антилопа убегала от него с максимальной скоростью, на которую была способна – потому что хотела жить. Хотя, возможно, после смерти душа ее могла переселиться в человека и достичь просветления – как объяснил бы Давид; почему нет? Но только она этого не знала, или забыла – по крайней мере, на время погони.