— Это камни воли. Они оповестят меня, если кто-то из вас нарушит правило. Если с ними что-то внезапно случится... ну знаете, непредвиденно... То испытание также будет считаться проваленным. Вне зависимости от причины.
Я так понял, это автоматически означало изгнание из Лабиринта. Господи, как же ему повезло, что тут без клана не выжить. Наверху он бы с такими замашками долго не продержался.
Он повернулся ко мне.
— И ни слова больше.
— Чего? Я вообще молчал.
— Это да, но на лице-то все написано.
Наверняка. Мои мысли крутились вокруг того, насколько это отдаляет меня от моей цели.
— Я вас больше не задерживаю, — сказал он сухим офисным тоном.
Едва мы вышли, как я вспомнил: я ведь так и не перезвонил Бьярке...
Мы шли по коридорам Лабиринта в глубокой задумчивости.
— А долго так? — спросил я Ораго.
— Теоретически может быть как угодно. И две недели, и два года. Нет, нет, вряд ли так долго будет! Просто ему надо испытать тебя... и нас как напарников. Чем спокойнее будешь исполнять, тем быстрее все закончится. Во всяком случае, мне так показалось из наблюдений.
Я не стал говорить, что я об этом думаю, потому что думал в основном непечатное. Тут и так не то что бы курорт, так еще и это теперь... Как я буду уговаривать Лорелею вернуться наверх с этим обетом молчания? И сколько он продлится? А без возвращения наследницы стержень мне никто не отдаст.
Ага. В этом и дело, не так ли? Шивандер меня подозревает, потому и придумал такое испытание?
— А обеты молчания частая штука? — спросил я.
— Не, я даже не знал, что есть такой варик.
Еще подозрительнее.
Следующие несколько недель я бы с радостью забыл навсегда.
Шивандер запретил нам объяснять свое отселение и молчание. Поэтому мы выглядели полными мудаками, когда отклоняли все пати и не отзывались на просьбы помочь. Так себе опыт, надо сказать. И естественно, все злились именно на меня. Пришел чужак и испортил им Ораго.
Бьярка несколько раз пыталась писать мне. Я не отвечал, и однажды интерфейс бесстрастно сообщил, что она закинула меня в игнор.
Болтовня Ораго сводила меня с ума. Он отличный парень, но быть его единственным собеседником оказалось невероятно утомительно.
Такой расклад мне надоел очень быстро. Не раз и не два я думал, что пора валить. Только одна мысль удерживала меня — то, что именно этого бы он и хотел, этот мудила с манией величия.
Я пытался смотреть на ситуацию глазами Шивандера. Сначала он считал мое присутствие выгодным, но потом все изменилось. Мне не хватило ума скрывать свою натуру, как Ораго. Я поступал так же, как привык наверху — выпендривался, распоряжался, лез со своими ценными идеями. А в сектах инициативные не нужны.
Вот он и решил меня выжить. Поэтому я не собирался сдаваться. Чисто из чувства противоречия пройду его идиотское испытание, а потом заберу у него стержень и его любимую помощницу.
Не знаю, как. Но я это сделаю.
По утрам я вставал по будильнику на два часа раньше Ораго, чтобы побыть хоть немного одному. Уходил из Лабиринта к Морозной речке. Она текла с гор, и ее не могло нагреть иллюзорное солнце. Ледяная вода обжигала меня, прогоняла уныние.
«Могло быть хуже, — уговаривал я самого себя. — Он мог связать меня молчанием с каким-нибудь Теслой.»
Когда Ораго просыпался, мы сразу, даже не завтракая, шли драться. Это было лучшее время дня. Ораго находил у меня такие слабости, о которых я и не подозревал. Например, утверждал, что мне плохо даются диагональные атакующие удары, и заставлял отрабатывать их часами. Он объяснял мне все мои ошибки — занудно, но зато предельно понятно и доходчиво.
Дальше я шел качаться на нежити и болотных тварях. Ораго, страдая от вынужденного одиночества, звонил мне и начинал монологи вроде:
— Ну как, много выпало? А я вот зелье удачи пью. На дроп особо не влияет, но вдруг... Я двойное выпил и шоколада туда намешал. Если интенсивно размешать, то вкусно получатся. Ты никогда не замечал, что игровой шоколад вкуснее настоящего? Горы пошли, значит сапоги надо менять... Вот листаю инвентарь, вечно они где-то в жопе... Нашел. Теперь удобнее будет идти. О, мыслеед. А помнишь, как тебя такой сожрал, ты еще зелье пить не хотел...
Потерпев полчаса, я придумывал предлог и отключался. Если для него пыткой было молчание, то для меня — его разговоры.
Каждый вечер Лабиринт ворчал, недосчитавшись нас в своих стенах. Я пролистывал его сообщения, не читая. Этот гиперконтроль казался мне все более нездоровым с каждым днем.