— Правда, у меня есть вот это, — поспешно добавила она и протянула блокнот мистеру Смолвуду, или Вудкоку, или как-там-его-называли, — в общем, тому, кто собирался переночевать в местном мотеле.
На следующий день он явился опять, с диким блеском в глазах.
— Это то, что надо, — сказал он. — Та книга, на которую мы рассчитывали.
И Флора весь следующий год шлифовала записи в своем блокноте, суть которых заключалась в том, что Персефона воплотила собой судьбу современной женщины, воспитанной патриархальным обществом почтительной и послушной дочерью, в то время как меняющееся общество накладывает на нее новые обязанности и ожидает теперь от нее самостоятельности и независимости. «В противовес фрейдистскому эдипову комплексу, — писал критик из журнала «Нью-Йоркер», — современная женщина сама управляет своей судьбой». После длительной борьбы с самой собой и последующих бесед с сыном Флора в 1955 году наконец выпустила в свет «Восхождение Персефоны» — тонкую книжицу, изданную под псевдонимом. Это был ее первый литературный труд. Несколькими годами позднее, наряду с «Мистикой женственности» Бетти Фридан,[Бетти Фридан — деятельница феминистского движения в США, первый президент Национальной организации женщин, публицистка.] он стал одним из первых вестников движения феминизма в Америке. Сорок лет спустя эту книгу все еще читали студенты университетов, а Флору Стэндиш по-прежнему приглашали выступать из таких мест, как Беркли и Нортгемптон, Массачусетс и Монреаль; правда, большую часть приглашений она отклоняла. Но соглашаясь выступить, Флора, оберегая сына, никогда не разглашала основного источника своих идей — эксцентричного, брызжущего энергией двенадцатилетнего мальчика, который во время прогулок с матерью в низинах долины Сакраменто не в силах был контролировать лившийся из него поток мыслей. И еще она никогда не объясняла, почему книга посвящается Дилли.
Идея переезда на восточное побережье для того, чтобы Вилер мог доучиться в последних двух классах школы, была в некотором роде символом перемирия между матерью и бостонской бабушкой. Бабушка хотела, чтобы юный Стэндиш окончил закрытую частную школу Сент-Грегори, где в свое время учились его отец и дед, ее муж. Вилера, последнего отпрыска рода Берденов, было необходимо хоть в какой-то мере приобщить к традициям семьи. Но бабушка, похоже, понимала и желание Флоры — хотя, возможно, эгоистичное — быть рядом с единственным сыном в период его возмужания. На самом же деле Флора не хотела, чтобы ее сын имел дело с семьей Берден, пока был жив его жестокий и фанатичный дед.
Матери Вилера никогда не нравились ни Бердены, ни Сент-Грегори, ни Гарвард, ни даже Бостон, хотя все, что она знала о них, касалось только влияния на ее мужа, которого она отчаянно любила, но которому, по ее мнению, все они мало что дали. Она считала, что весь этот мальчишеский героизм, соблюдение традиций и непреклонное чувство долга скорее всего и привели к его героической, но совершенно никому не нужной гибели. Чувства долга и чести убедили этого умного, замечательного парня в том, что он должен отдать свою жизнь за правое дело. Флоре все это было не по душе, она не хотела, чтобы нечто подобное затронуло ее сына, и всеми силами противилась.
Но когда в 1956 году суровый и непреклонный Фрэнк Берден умер — Вилер только что перешел в старшие классы школы, — Флора поменяла свое мнение о преимуществах образования и культурного воспитания в Бостоне. Когда об этом зашла речь, миссис Берден повела себя необычайно умно и тактично и, подобно самой Флоре, оказалась весьма деловитой. Единственное, что омрачало мнение Флоры о бабушке Вилера, это то, что она была замужем за таким ужасным человеком. Теперь, когда дед убрался со сцены, благовоспитанной миссис Берден очень захотелось, чтобы Вилер Берден начал изучать латынь, немецкий и историю Европы. Ей всегда мечталось, чтобы он был поблизости от нее, и она деликатно, но настойчиво высказывала эту мысль в своих ежемесячных письмах. Флора же, известная своей решительностью — порой принимаемой окружающими за упрямство, — наконец-то сдалась.
«У одинокой матери из сельского городишки весьма ограниченные возможности, — объясняла она Вилеру свой план. — А образование — это не только чтение романов Виктора Гюго и игра в бейсбол».
Вилер, который, неожиданно и к всеобщему удивлению, добавил к своему кругу страстей популярную музыку, согласился с планом матери, но не потому, что хотел изучать латынь и немецкий, и уж точно не потому, что, будучи последним в роду Берденов, хотел быть поближе к своим новоанглийским корням, а лишь по одной простой причине — он хотел быть рядом со своим новым кумиром.