Осенью, на втором году обучения в старших классах школы, во время танцев в школе Фэзер-Ривер, случилось еще одно событие, которое переменило его жизнь. Заказанный музыкальный ансамбль из другого города играл музыку, какой Вилер никогда прежде не слышал: кантри-энд-вестерн с ритмами рок-н-ролла. Вилер слушал эту музыку в течение двух часов, не в силах сосредоточиться ни на чем, кроме прерывистого гнусавого голоса солиста и того, как тот вертелся и вилял задом во время пения. После танцев Вилер сказал Бакли Хеннигану, что певец — чистой воды оригинал. Гений. Бакли рассмеялся и состроил рожу.
«Да он просто копирует «Текс-Мекс», — небрежно заметил он. — Этот паразит — жалкое подражание Бадди Холли».
Дело было осенью 1956 года. Едва ли не весь мир сходил с ума по Элвису Пресли, но никто не знал, кто такой Бадди Холли. У Бакли в Техасе жили родственники, и он уже три раза слушал эту звезду города Лаббока. Он повел Вилера на местную радиостанцию, где у диск-жокея была пленка группы «Текс-Мекс», и дал Вилеру послушать их песни. Вилер залез на чердак, выудил из пыльного чехла старую отцовскую гитару фирмы «Мартин» и принялся учить аккорды и наигрывать запомнившиеся ему мелодии.
Весной того же года, когда две песни Бадди Холли передали по радио в долине Сакраменто и они попали в список хитов года, Вилер узнал, что Холли переехал из Техаса в Нью-Йорк. Будучи недостаточно осведомленным в области географии и имея слабое представление о времяпрепровождении учеников частных школ, Вилер решил, что бостонская приготовительная школа станет подходящим отправным пунктом для встречи с его новым героем.
Фрэнк Стэндиш Берден-третий в школе Сент-Грегори оказался совершенно не на своем месте. Как выразился ответственный по его дортуару, хоккейный игрок из Боудэн-колледж: «Классическое образование у него было хуже некуда, он с трудом мог написать связное предложение и почти ничего в своей жизни не прочел. Хорошо бы он научился чему-нибудь еще, кроме фрисби».
Упоминание фрисби относилось к одному из необычайных открытий Вилера по прибытии в Сент-Грегори. В ту минуту, когда в свой первый выходной он увидел группу подростков, бросавших яркие пластмассовые диски на школьном спортивном поле, зрелище его просто заворожило. А когда первый диск полетел к нему в руки, у него вырвались ставшие впоследствии знаменитыми слова «Божественное изобретение!». И он действительно почти мгновенно научился ловко бросать и ловить диск и в конечном счете получил прозвище Король Фрисби, которое закрепилось за ним до конца его пребывания в школе, особенно среди одноклассников.
Но в первые месяцы учебы этот странный парень из Калифорнии не отличился больше ничем, и к Рождеству его, наверное, попросили бы покинуть школу, если бы он не был единственным сыном Дилли Вердена, самого известного героя Сент-Грегори, и если бы он не подружился с Хейзом, всеми любимым учителем истории. С первой же минуты пребывания Вилера в школе тот принялся опекать его так, словно это была его священная обязанность.
Вилер не успел еще толком устроиться в своей комнате, как за ним прислали мальчика из младшего класса.
— Тебя зовет Хейз, — весело заявил он. — Мистер Эстерхази, он немец или что-то в этом роде, и он тут живет целый век, но все зовут его Хейз — правда, только за глаза.
Мальчик умолк и, лукаво взглянув на Вилера, добавил:
— Я думаю, он тебя знает. Говорит, что учил твоего отца и знает твою семью, и он называет тебя «tabula rasa[Чистая доска; нечто, не испорченное посторонним влиянием (лат.).] из Калифорнии».
Вилер понятия не имел, что означают эти латинские слова, но тем не менее отправился на зов.
Арнольд Эстерхази, похоже, знал все о Вилере, о провинции в Калифорнии и о качестве образования в государственных школах маленьких городков. Как ни странно, он также знал о трудностях перехода к тому, что его аристократическая бабушка именовала «классическим образованием». И вправду казалось сверхъестественным, что старик, едва с ним познакомившись, знал и о его бостонской бабушке, и об отце-герое, и о матери-англичанке, и кое-какие подробности из его детства, и даже о мастерском броске бейсбольного мяча. С той минуты как в первый школьный день Хейз вызвал его к себе и протянул ему свою узкую тонкую руку, Вилер в присутствии учителя истории ощущал себя необычайно свободно и легко. Он чувствовал к старику такое необъяснимое родство, какого ни к кому — независимо от возраста — не испытывал ни прежде, ни потом. Как Вилер осознал впоследствии, это доверие было вызвано тем, что старик по-настоящему его понял и принял безоговорочно.