«Такое может довести до белого каления, особенно когда пытаешься серьезно поговорить о будущем. А он даже не пытается ничего изменить. И все из-за проклятого стиля «Дикий Билл Хикок», — продолжала она, зная, что Вилер ни за что не согласится выглядеть безлико. — Стоит тебе подстричься и побриться, и никто тебя не узнает».
Но прохожие на улицах начали узнавать Вилера задолго до «Дикого Билла Хикока» и даже до того, как в Гарварде в 1959 году Джоана Куигли уложила его в постель. Как полагала мать Вилера, Флора Верден, это явление было естественным следствием того, что его отец был знаменитостью, а мать — женщиной прямолинейной и эксцентричной. Но к этому добавлялся еще и тот, совершенно необъяснимый для англичанки Флоры факт, что, когда мальчику исполнилось лет двенадцать, жители их городка в долине Сакраменто обнаружили, что в жизни не видели, чтобы хоть кто-нибудь кидал бейсбольный мяч с такой быстротой, как этот парнишка. Таким образом, его мать довольно скоро привыкла к тому, что, когда они проходили по улице, люди на них глазели и показывали на Вилера пальцами, а потом подходили к ним и спрашивали о его планах на будущее.
Стоило Вилеру оглянуться на свою жизнь, задуматься о причинах ее необычной траектории, как он тут же приписывал их тому, что был сыном знаменитого героя, или благословению великодушных богов. Но, что бы это ни было, он мог довольно точно определить, когда все началось, и назвал тот день «днем озарения». Ему было десять лет, и в тот день он запустил камнем в ястреба. По крайней мере именно тогда проявился его талант.
Осенью 1951 года десятилетний мальчик, пятиклассник Вилер Берден — в то время известный под именем Стэн, — шагал рядом с матерью по участку в сорок акров в низине возле реки Фэзер, в той части их фермы, что затоплялась почти каждую зиму и годилась только под пропашные культуры. Флора любила эту низину с ее широким бобовым полем, густо растущими тополями и разбросанными там и сям овражками с озерцами, где водились дикие утки. Легко было представить себе, что они потерялись и вокруг нет ни души. Это место отличалось безлюдьем и покоем, который ей и не снился в родном Лондоне. В те послевоенные долгие, мучительные дни после их переезда в Калифорнию эти прогулки с сыном были ее спасением.
Как было у них заведено, Стэн в этот послеполуденный час не умолкая пересказывал матери в мельчайших подробностях последнюю прочитанную им главу романа Виктора Гюго «Девяносто третий год». Матери казалось, что сын только что открыл для себя искусство рассказа, и потому она давала ребенку выговориться, сама в это время погружаясь в мысли о последнем урожае слив. Она видела, что мальчик эксцентричен, иногда даже чересчур, но ей это импонировало. Льющиеся потоком речи забавляли ее, и она решила, что это излияние помогает ему, растущему без отца, выплескивать собственную мужскую энергию.
Флора шла рядом и слушала подробный, живой рассказ сына о героине романа Гюго, матери, которая тянула своих детей через все невзгоды французской революции и террора. Вилер понятия не имел о событиях, которые она старательно скрывала от него: когда он был совсем мал, его собственная мать совершила подобную одиссею, пробираясь с младенцем на руках по только что освобожденной от оккупантов Северной Франции в поисках своего мужа — отца Стэна, — героя Сопротивления, легендарного Дилли Вердена.
Пересказывая, Стэн с возбуждением десятилетнего ребенка вдруг заметил парившего футах в ста над землей ястреба. Не задумываясь и не прерывая ни на миг свое повествование, мальчик поднял с земли камень и, запустив в птицу, угодил ей прямо в грудь. Точно переспелый плод, ястреб упал и с глухим стуком ударился о землю.
Вилер смолк на полуслове и открыл от удивления рот. Мама и сын молча наблюдали, как птица сначала лежала недвижимо в густой пыли, а потом принялась медленно, мучительно подниматься, стряхивая с крошечной головки прилипшую паутину.
— Посмотри, что ты натворил, — сказала мать без ужаса, но и без шутливости в голосе, когда стало ясно, что птица не погибла и скорее всего выживет. — И без всякой на то причины.
У матери Вилера была заслуженная репутация пацифистки. Пять лет назад, в 1946 году, к тому времени уже вдова, Флора неожиданно для всех переехала из разбомбленного лондонского района на маленькую семейную ферму в захолустье Калифорнии. Семья отца Стэна, бостонские Бердены, заплатили за ферму. Таким образом они хотели откупиться от Флоры — избавиться и в то же время расплатиться с ней за то, что она пережила, а кроме того, дать приют их единственному внуку, последнему отпрыску семейства. Измученная тяготами войны, мать Вилера и сама была рада уехать от мрачного прошлого и пережитых на родине утрат, а бостонские Бердены были рады услать ее от себя подальше. Семья погибшего мужа — по крайней мере его отец — так ее и не приняла. Несмотря на то что она отчаянно любила Дилли и отправилась на его поиски, уехав из Англии, как только союзники высадились в Нормандии, для патриарха семьи Фрэнка Бердена она была не более чем забеременевшей от его сына английской еврейкой.