То, что большинству людей и, возможно, даже Флоре казалось местом изгнания, для рожденного в Лондоне американского мальчика стало идеальным окружением — о таком можно было только мечтать. С ранних лет Вилер бродил со своими друзьями по окрестным низинам, и жизнь его текла неприхотливо и беспечно.
Глядя, как раненая птица трепещется на земле рядом с присевшей возле нее матерью, которая мало что понимала в том, что значит быть десятилетним мальчишкой в сельской Калифорнии, Вилер смотрел на это молча и растерянно. Он хотел было рассказать Флоре все о мальчишках, камнях и невероятно дальних бросках, объяснить, но впервые за краткую историю своей жизни потерял дар речи. Несмотря на то что ему было всего десять, он вдруг осознал, что на свете бывают задачи, браться за которые просто бесполезно.
— Он был далеко… — заикаясь, начал Вилер, все еще ощущая волшебство летящего из его руки камня. — Я и не думал, что камень до него долетит.
Ястреб расправил крылья.
— Ты пытался его ударить.
— Ну… да, — заикаясь, подтвердил Вилер.
Как же объяснить своей английской маме, что американские мальчики бросают камни во все, что придется, вовсе не ожидая, что нанесут удар? А эта английская мама, Флора Верден, была самой бескомпромиссной женщиной, какую он когда-либо встречал в своей жизни. Покупая товары для фермы, она торговалась, не уступая ни цента. Она знала наверняка, с кем хочет дружить, а с кем — нет. Она была уверена в себе, жила одна, без мужчины, приняв обет безбрачия, и так и собиралась прожить всю свою жизнь. Ее считали красивой, одаренной, и если она чему-то отдавалась, то отдавалась целиком.
«Я орлица, — говорила она Вилеру. — Я выбрала твоего отца, и этот выбор на всю жизнь».
Пацифизму она тоже отдавалась всей душой. Всю свою жизнь она была последовательницей Бертрана Рассела, Альберта Эйнштейна и, что еще более знаменательно, Зигмунда Фрейда; его труды она оценила с самого начала, а когда основатель психоанализа в 1938 году эмигрировал из Вены в Лондон, провела с ним немало времени. И она, разумеется, не собиралась воспитывать сына маленьким воином. Но в данном случае еще существеннее то, что все известное ей о десятилетних мальчишках и метании камней сводилось к одному: начинается с метания камней — заканчивается войной могущественных армий.
— Я не думал, что попаду в него, — все еще заикаясь, продолжал Вилер, до сих пор изумляясь своему достижению.
— Но теперь ты знаешь, — сказала она, тоном показывая сыну, что надеется: эта история на всю жизнь послужит ему уроком. — Ведь именно такие ничтожные, бездумные акты насилия в конечном счете имеют серьезнейшие последствия и приводят к мировым конфликтам.
Флора никогда не требовала от него никаких обещаний. Она верила в силу разума своего сына и не видела оснований что-либо объяснять ему или просить у него каких-либо объяснений. Фразы «Но теперь ты знаешь» было для нее вполне достаточно. Она ни на минуту не сомневалась, что сын услышал ее слова, усвоил и надлежащим образом изменит свое поведение.
Ястреб в очередной раз собрался с духом, взмахнул крыльями и, рывками взметнувшись, полетел к ближайшей тополиной роще. Пока Вилер молча наблюдал за ним, в правом предплечье снова возникло то самое ощущение, которое он испытал, выпуская из руки камень. Его пальцы в едином грациозном движении словно устремились вслед за траекторией полета камня к трепещущей мишени. Вилер посмотрел на свою руку: она то сжималась, то разжималась. Мальчик устремил взгляд на парящего в небе ястреба, потом снова на руку, а потом на тополь, куда птица спустилась отдохнуть. Трудно объяснить, но в эту минуту на мальчика вдруг снизошло некое озарение, и на какой-то миг он почувствовал, что все вокруг взаимосвязано.
Этот миг изменил его жизнь. Вилера ждала необычная судьба.
Когда в 1969 году, во время знаменитого интервью журналу «Роллинг стоун» — сразу после того концерта в Олтамонте, где Вилера чуть не убил бильярдным кием один из «чертовых ангелов», — его спросили, кто оказал на него самое большое влияние в жизни, он назвал троих: Виктора Гюго, семь романов которого в первый раз прочитал к тринадцати годам; Бадди Холли, чью музыку впервые услышал в пятнадцать лет в долине Сакраменто, и своего учителя истории и наставника из бостонской частной школы Арнольда Эстерхази. Этот учитель, которого три поколения мальчиков называли «Почтенный Хейз», стал главным действующем лицом в необыкновенной истории моего сына. Эстерхази, или Хейз, преподавал мальчикам историю в бостонской школе Сент-Грегори уже больше сорока лет, к тому времени как в 1957 году наивный и впечатлительный Вилер, в возрасте шестнадцати лет, был принят на предпоследний курс старших классов, или, как это именовалось в Сент-Грегори, во второй класс.