Эстерхази вырос и провел свою молодость в Вене конца девятнадцатого — начала двадцатого века. После нервных потрясений и ран Первой мировой войны он обосновался в школе Сент-Грегори и стал ее легендой. Особые семейные обстоятельства свели вместе этих столь несхожих людей; в 1957 году своенравный мальчик из калифорнийской провинции и старый венский аристократ тесно сдружились. Их отношения оказались необычайно плодотворными даже для старика. Каким-то почти магическим образом оба они — старый педагог и юный ученик — с первого же мгновения понравились друг другу.
«Мы сможем многому у вас научиться, герр Берден, — заметил старик во время их первой встречи, а потом, помолчав для большего эффекта, добавил: — Восполняя бескрайние пробелы ваших знаний».
В первую же неделю своего пребывания в новой незнакомой среде шестнадцатилетний мальчик написал о восьмидесятилетнем старике: «Мне кажется, что мы с мистером Эстерхази знаем друг друга всю свою жизнь».
В 30-е годы Хейз учил отца Вилера, Дилли Вердена, и сблизился с ним. Все полагали, что именно по этой причине старик отнесся к новичку с невероятным вниманием. Он, как и обещал, тут же занялся «восполнением пробелов» и на протяжении двух лет обучения не прерывал своих усилий. Именно Хейз в свои восемьдесят лет настолько сильно повлиял на характер Вилера, что все остальные влияния не выдерживали с ним никакого сравнения. Как впоследствии Вилер заметил в своем знаменитом интервью «Роллинг стоун», в этот период — с 1957 по 1959 год — влияние двух наиболее важных в его жизни людей, Эстерхази и Холли, совпало, хотя эти двое никогда не встречались и даже не знали о существовании друг друга.
Холли, американская музыкальная знаменитость середины двадцатого века, провел свое детство в Техасе и к Вене не имел никакого отношения, а Хейз, знаменитость Сент-Грегори, ни разу в жизни не был в Техасе. Он вырос в Вене и был свидетелем поразительного расцвета культуры и последующего угасания всего того, что необходимо для ее сохранения.
Хейз был высоким, худым и необычайно эрудированным. Когда он обращался к молодой, впечатлительной мальчишеской аудитории, его глаза зажигались огнем такой силы, что придавали его историческим обзорам невероятную значительность, отпечатываясь в памяти его учеников. Он говорил с акцентом, но более изысканным и театральным, чем обычный немецкий. Одевался элегантно и просто, вся его одежда — из шерсти или высокого качества хлопка — выглядела удобной и слегка поношенной, как и подобает одежде учителя частной подготовительной школы. И еще она пахла тальком.
«От него пахнет старой Европой», — сказал Вилеру одноклассник.
Нет никаких сомнений, что переход Вилера в Сент-Грегори — бедствие, с какой стороны ни посмотри, — оказался сносным только благодаря доброте и мягкости старика Хейза. Парнишка с калифорнийской фермы, наряженный в абсолютно непривычные костюм и галстук, среди благовоспитанных мальчиков, облаченных в привычные для них костюмы и галстуки, вместо того чтобы думать о собственной чужеродности, сосредоточил внимание на своем удивительном учителе. Прислушиваясь к изящным описаниям Европы прошлого, Вилер отдавался их очарованию, забывая о прискорбном отсутствии у себя классического образования и утонченности. Устрашающая задача введения в мир науки парня с калифорнийской фермы, похоже, ничуть не смущала старика.
Арнольд Эстерхази, потомок одной из самых выдающихся аристократических семей Австро-Венгерской империи, в молодости получил блестящее образование, был завсегдатаем венских кафе с их богатой интеллектуальной жизнью и опубликовал несколько собственных — как он их называл — «фельетонов», коротких, интимного характера эссе в знаменитой либеральной венской газете «Новая свободная пресса». Он подумывал о карьере журналиста или университетского профессора, пока неизвестный почитатель Хейза — он же патрон Сент-Грегори — не соблазнил его уехать в Америку и преподавать там мальчикам историю Европы и немецкий язык в частной школе. Хейз сразу же согласился. Преподавал он с энтузиазмом, завоевав в конечном счете популярность. Кстати, его собственное «поступление» в школу не было простым: утонченные венские манеры воспринимались как надменные и самонадеянные, и лишь после того как он вернулся в Вену в начале Первой мировой войны, а потом, травмированный ранением и почти раздавленный мучительными переживаниями, снова возвратился в школу, начался его легендарный путь.