Когда при Хрущеве Илью Абрамовича выпустили из лагеря, ему, разумеется, не подумали возвратить жилплощадь в Ленинграде. Удалось устроиться преподавателем института в городе близ Каспия.
Илья Абрамович не снял башмаки с калошами, а ловко выпрыгнул из них, не заметил предложенные тапки и живо пошел ко мне в серых шерстяных носках. Поцеловав меня в обе щеки, улыбнулся какой-то длинной, хитрой полуулыбкой, будто предвкушая подковырочку:
- Как звали полицейского, который преследовал Жана Вальжана?
Я ответил, и вопросы посыпались. Затем "Отверженные" Гюго уступили место всемирной истории...
Илья Абрамович со значительностью взглянул на других гостей и объявил громким шепотом:
- Выкупленный стоит потраченных денег!
Гость, которого звали Зямой и чье лицо было нетерпеливо-внимательно, сняв очки, раскрыл глаза так, что над радужкой обнажились полоски белков.
- Прямолинейно, однако...
Валтасар, помогавший Марфе расставлять на столе тарелки, объяснил: со мной "с самого начала не кокетничали на предмет больных вопросов", и я моей серьезностью и неболтливостью доказал верность выбранного подхода.
- Он допущен к темам... - поведал обо мне Валтасар и, выжидательно помолчав, опустился на табуретку.
Зяма скептически поджал губы и вдруг задал мне вопрос:
- Кто такой Сталин?
Я, через силу умеряя страстность, ответил:
- Властолюб, который заставил диктатуру служить себе! Его сделало насилие, оно давало ему топтать народы!
Мой экзаменатор оценил:
- Уровень! - и, сидя, отвесил полупоклон Пенцову. - Поздравляю! - затем опять обратился ко мне, дружески-ироничный: - Но, мой юный Арно, остерегитесь сладенькой водички толстовства! Без насилия нет борьбы, а без борьбы мы не переделаем мир. Лишь революционная диктатура сокрушает угнетателей. А ренегату Сталину противостоит сам Маркс, противостоит гениальный практик Ленин.
Зяма носит фамилию матери; его отец, знаменитый командарм, был расстрелян по приказу Сталина. Сын считает себя верным ленинцем. По его мнению, Сталин - предатель, извративший марксизм-ленинизм. Например, то, что ликвидировали зажиточных крестьян, так называемых кулаков, есть широкомасштабное государственное преступление. Зажиточные крестьяне должны были мирно врасти в социализм.
- На столе сейчас высилась бы во-о-т такая горка белого хлеба!..
Валтасар встал с табуретки: - Сядьте! - протянул он руки, что вышло несколько картинно, и усадил гостя на свое место, хотя тот перед тем удобно сидел на стуле. - Страна, - продолжил Пенцов с вымученной сдержанностью, живет такой жизнью, что немыслимо размышлять о чем ином, как не о хлебе и о жестокости. Закоренело аморальный тип работает старшим воспитателем: я знаю, хотя и бездоказательно, что он тайком живет с девочками-подростками. Наш директор покрывает его. Их связывает прошлое. После войны оба были заняты на одном поприще - вылавливали по стране беспризорников. Директор - тогда он был офицер известной службы - мне рассказывали, мог ударить пойманного малолетка... - Валтасар умолк и договорил с колебанием, как бы отступая перед необходимостью произнести это, - ударить по голове рукояткой пистолета... То есть наверняка кого-то убил. И этот детоубийца...
Илья Абрамович страдальчески поморщился и пророкотал в кротком гневе:
- Не может же у вас не быть никого - с потребностью добра к детям...
- Почему же, - сказал Валтасар сумрачно. - На днях уволили няню: девятнадцати лет, сама бывшая детдомовка. Позволяла мальчикам... Заявила: "Они так и так с семи лет все знают. Жизнью безвинно обиженные, а мне горячо благодарны! Пусть вам кто-то будет так благодарен!"
- Что вы говорите... - пробормотал Илья Абрамович сконфуженно.
Зяма строго следил поверх очков и с жаром начал о том, что раз стали валить сталинские статуи - "будут, и это не за горами, грандиозно-позитивные сдвиги".
- Реабилитируют не только маршалов, командармов. Засияют имена Бухарина и Рыкова! Партия очистится от перерожденцев, железная метла не минует этого директора.
Валтасар потупился и осторожно произнес:
- Уповать, что очистится сама? Она не должна быть чем-то священным. Чтобы мерзавцы не прикрывались партбилетом, нужны и другие партии... - он дружески, извиняющимся тоном добавил: - Конечно, партии с социалистической программой - безусловно левые.
Глаза Зямы ушли далеко за стеклышки очков.
- Надеюсь, сказано необдуманно, - начал он с вынужденной любезностью, в то время как втянутые его щеки загорелись синеватым румянцем, - а то ведь можно и понять - вы подводите мину под завоевания, которые не удалось погубить Сталину...
Валтасар протестующе вскинул руки и замотал головой. Илья Абрамович умоляюще, с лукавинкой, воззвал:
- Зяма, ради всего святого, не надо! К счастью, мы все тут беспартийные, и нет нужды доказывать идейность.
Тот, к кому он обращался, крепко сморщил лоб, очки вздрагивали на тонкой переносице:
- Партию создал Ленин. И теперь, когда ленинские нормы восстанавливаются, когда...
- Хотелось бы, - вставил Илья Абрамович, - небольшого довеска к газетным обещаниям! Вспомните: когда мы выкупали молодого человека, с хлебом были перебои, но черной икры хватало. А нынче?..
Привычно-пониженные голоса повели разбухающую перепалку о том, когда и благодаря чему "будет накормлен народ", "нравственность обретет защиту не только на словах" и "незамаранность детства даст свои плоды - интимные отношения поднимутся над низменным".
Смуглый брюнет, чей нос опирался на стильно подстриженные усы, сливавшиеся с короткой красивой бородкой, требовательно сказал:
- Минуточку! - и произнес: - Идеи - треп, если у их поборников нет критически злого...
- Евсей за Евсеево! - перебил Зяма. - Ну скажите же ваше излюбленное: "За добро горло перерву!"
Евсей отвечал взглядом наблюдательно-легкого юморка.
- Мы забыли о герое нашего сбора, - проговорил осуждающе и повернулся ко мне: - Друг мой, кому сегодня тринадцать, не покажете - что вы поняли из всего услышанного?
Мое сознание утопало в едких клубах непроизвольно возникающего пережитого. Наш серый многоэтажный корпус, провонявший уборными и тошнотворной гарью кухни, гневливая праведница Замогиловна, свойски-снисходительный Давилыч. Директор, который сейчас увиделся злобной, с черными макушкой и хребтом, овчаркой... Болезненно-зримым хлестали воображение и письма матери... Будоражащий океан не мог не выйти из берегов.
- Если никак ничего нельзя, то - индивидуальный террор! - выдохнул я мысль, поражаясь ее чужой завидной взрослости.
Мгновенно все, кто был в комнате, взглянули на закрытую дверь. Немая минута окончилась на слабых звуках - Зяма, в каком-то крайнем упадке сил, пролепетал, адресуя Пенцову:
- Вы взбесились? вложили ему...
- Не было! - Тот, потемнев лицом, придвинулся ко мне, говоря глухо и жалобно: - Ты слышал от меня что-либо подобное?
- Конечно, нет! - Я внутренне ощетинился от остро-неприятного холода к нему.
- Пожалуйста, повтори всем, - попросил он, и я повторил.
Он испытал облегчение - сжал кулак, несколько раз взмахнул им, и мне бросилось в глаза, как опутана венами худая рука.
- Ты должен раз и навсегда осознать, - услышал я, - нельзя даже в мыслях присваивать право решать о... о чьей-то жизни.
Удрученный Илья Абрамович внес свою лепту:
- Никому не дано лично осуждать на... на то, что ты взял себе в голову! С этим невозможно жить среди людей! Это - злая доля, зло съест самого тебя.
Зяма, тревожась до чрезвычайности, горячо зашептал:
- Напомню, я предостерегал! Вырывать из коллектива, пусть ужасного, но - коллектива! - чревато... риск есть и будет, мы не гарантированы от самого нежелательного...