— Ходят тут всякие, — заворчал Тулушев, но ослушаться не посмел, хотя во всем, что касалось питания раненых, Дмитрий был крайне прижимист. Основания к тому были: продуктов оставалось все меньше, а поступления от сельчан сокращались. Тулушев умудрялся экономить даже на собственном желудке.
— Не надо! — испуганно воскликнула девушка.
— Митя, — повторил Крутских укоризненно, — не жмись. Человек от голода умирает, разве не видишь?
— А если у меня всего на десяток заправок осталось? — не сдавался Тулушев. — Вы же сами потом с меня спросите.
— Спрошу. Но одно к другому не относится. Отдай мою порцию!
— Я чужого не ем! Я не возьму! — задрожав от обиды, отвернулась девушка.
Крутских не стал слушать и чуть ли не силой сунул ей миску в руки. Она не выдержала, схватила дрожащими руками ложку и стала жадно глотать кашу.
— Простите меня, крошки во рту не держала несколько дней, — выговорила наконец девушка, утолив первый голод.
Теперь Александр хорошо рассмотрел ее. Если бы не изможденный вид, девушку можно было назвать красивой. Правильный овал лица, темные, как спелые сливы, глаза, тонкая талия — все это делало ее облик чрезвычайно трогательным.
— Вы что умеете? — поинтересовался Крутских.
— Я закончила медучилище. Работала в больнице…
— Не может быть! — воскликнул он, не веря удаче. Заполучить настоящую медсестру в его двусмысленном положении — о таком он не мог и мечтать.
— Оставайтесь у нас, — попросил Крутских.
— Где у вас?
Поспешно, боясь, что получит отказ, он рассказал ей про госпиталь.
— Ну конечно же, я согласна, — не задумываясь, ответила девушка.
Так Виктория Дмитриевна Михалевич стала незаменимой помощницей «доктора», получив должность старшей медицинской сестры. А дальше произошло неожиданное…
Намаявшись за день, Виктория как-то зашла под вечер в каморку Крутских, где тот, по обыкновению, используя каждую передышку, читал медицинское пособие. В тайну его статуса врача Виктория была посвящена, но что они вообще знали друг о друге? Война сорвала их с места, выбросила из привычной жизни и столкнула в маленьком украинском селе, о существовании которого оба прежде не имели представления. На своей родной земле, ставшей вражеским тылом, два человека оказались объединенными общим делом. Их прочно связало чувство долга и ответственности за жизнь людей, силою обстоятельств вверенных их попечению. Но этого казалось мало. Нужно было полное доверие. И Крутских ничего не утаил…
Сидя в закутке, отгороженном от госпитальной палаты, Виктория слушала исповедь Александра, как страшную в своей обнаженности легенду. В ней было все: воспоминание о трудном сиротском детстве, о любви к живописи и мечте стать художником; о службе в армии и двух войнах, пусть кратких по времени, но оказавших на характер молодого человека большое влияние; о жене и маленькой дочке…
Несколько дней назад кто-то из сельчан принес весть: на ближайшей от села железнодорожной станции возле сгоревшего санитарного эшелона расстреляли врачей, отказавшихся работать на немцев. Станционные служащие рассказали, что одна из расстрелянных, молодая женщина-врач все рвалась к полыхающему вагону, где, говорят, осталась ее маленькая дочь. Такой она и запомнилась, выкрикивающей проклятия, поседевшей на глазах у очевидцев от ужаса перед совершаемым злодейством, бессильная что-либо изменить.
Александр знал точно: Таня в армии с первых дней. А дочь?.. Ее ведь не с кем было оставить. Значит, взяла с собой? Мыслимо ли представить, что случившееся коснулось ее? И в то же время приметы, дошедшие в пересказе до Крутских, до мелочей совпадали…
— Только не жалей меня, — грубовато оборвал Крутских свой скорбный рассказ, заметив горестное лицо Виктории.
— Не жалость это, Саша. Мне больно за тебя и за ту женщину, — сказала она тихо и вышла.
С тех пор он постоянно следил за Викторией взглядом, будто боялся потерять точку опоры. Между ними не было сказано ни одного слова, выходящего за рамки деловых отношений, но оба знали, что питают друг к другу нечто большее, чем просто дружескую симпатию. Впрочем, они тщательно скрывали то, что стали уже замечать окружающие…
— Вы меня слышали, Александр Петрович? — высунувшись из окна, переспросила Виктория. — Пора делать обход.
— Иду, — отозвался Александр, стараясь настроить себя на деловой лад.
Ежедневный обход он ввел сам. Во время финской кампании, лежа в госпитале после ранения, Александр наблюдал ритуал обхода и думал тоща: что толку спрашивать каждое утро одно и тоже — где болит, как самочувствие? Словно нельзя справиться у дежурной сестры?