На пороге стоял крепкий, коротко стриженный «бычок» блондинистого типа, одетый в, неуместный по такой жаре, кожаный пиджак, заштопанный на левой поле.
«Бычок» поймал мой взгляд на дефект своего модного «клифта», и прикрыл заплату увесистым кулаком.
— Хозяин где? — отрывисто и зло бросил любитель кожи.
— Какой хозяин? — искренне изумился я.
— Короче, передай участковому, или кто тут теперь главный, что заходил Семен Иванович Вешенков, владелец магазина, и сказал, если, через три дня денег не будет, то я свет и воду отключу…
— Каких денег? — на душе стало тревожно.
— Каких денег? О которых мы с предыдущим участковым договаривались — тысяча ежемесячно, а с прошлого месяца — по две тысячи…
— Хорошо, я передам. Все у тебя или еще что-то?
— Да, на следующей неделе «говновозка» придет, говно откачивать, пусть твой начальник половину от суммы готовит — пять тысяч…- видимо, войдя во вкус, выпалил «бычок».
— Хорошо, я передам! — я захлопнул дверь, пока этот коммерсант не придумал что-то, за что меня можно пощупать за финансовое вымя. В принципе, можно было устроить свару и сейчас, но только по одежке встречают, а человек в семейных трусах и с половой тряпкой в руке вряд ли будет воспринят серьезно на ответственных переговорах.
До конца я конечно все не убрал, но, в половине четвертого был вынужден закрыть опорный пункт, дабы успеть на пароход, который плыл до Городского речного порта около пяти часов, зато на нем всегда были места — вновь толкаться в переполненном автобусе я не собирался. Бежал я очень быстро, так как надо было успеть купить билет на старом дебаркадере, поэтому, когда мне в спину стали свистеть и кричать что-то обидное, я даже не оглянулся.
К Ирине меня по-прежнему не пускали, и, что настораживало больше всего, не просили ни лекарств, ни денег, уверяя, что в больнице есть все, хотя родственники остальных больных тащили в медицинское учреждение полные сумки, набитые самыми разными медикаментами, от таблеток, до бинтов и ваты.
Честно говоря, ломать голову над этой загадкой я не стал, просто сунув лечащему врачу в карман халата купюру в сто долларов и забыл о вопросе снабжения больницы, как о страшном сне. Машину я забрал со штрафной стоянки достаточно просто, написав на бланке дорожного РОВД требование о ее изъятии для проведении следственных действий. Попытки работников стоянки дозвониться до дознавателя ГАИ, который и помещал моего «Ниссана» в этот отстойник, не увенчалась успехом, так как пришел я за машиной исключительно в субботу, а сотовая связь пока не пришла в наш благословенный Город. Окинув меня тоскливым взглядом, понимая, что никаких денег за освобождения стального коня с меня не вытребовать, сотрудники автомобильной тюрьмы распахнули передо мной решетчатые ворота.
Утро понедельника я посвятил своему вооружению. Понимая, что в сельской местности тяжело жить без нагана, я с утра поехал в родной Дорожный РОВД и размахивая копией приказа о моем откомандировании, потребовал выдачи табельного оружия. За время моего вынужденного прогула пистолет, дожидавшийся меня в сейфе начальника отдела материально-технического снабжения, успел покрыться ржавыми «рыжиками», что отняло у меня еще пару часов времени. В отделе сидели новые люди и новые начальники, которых я был никем, поэтому поручавшись с знакомыми, я покинул бывший родной РОВД, напутствуемый дежурным по отделу, что оружие я обязан немедленно сдать в дежурку Городского Сельского отдела. Естественно, никуда своего «Макарова» я сдавать не собирался. Если согласно рапорта мне его выдали на время командировки на постоянное ношение, то какого… я должен его куда-то отдавать?
До поселка Клубничного я доехал в течении часа, где два часа катался по поселкам и прочим дачным участкам, пытаясь запомнить свою подведомственную территорию. В «опорник» заезжать я не стал, так как знал, что добром это не кончится, поэтому просто покатался, после чего поехал домой, где меня заждались скучающие псы.
— У пациентки Кросовской все без изменений, температура тридцать семь и один. — дежурная медсестра, даже не глядя на меня, захлопнула небольшое окошечко, но я был рад даже этой информации — в семь утра мне могли вообще ничего не сказать.