У Жанны Мазур оказался приятный чистый голос, удививший Василия. Он сперва недоверчиво отнесся к вокальным данным учительницы и вдруг заслушался, увлеченный незнакомой удивительно напевной песней. В песне говорилось о том, как девушка ждет над быстрой речкой любимого, как хочет она поведать ему и свою печаль, и свою радость. В песне говорилось о первой любви, о первой весне сердца…
Василий взглянул на Татьяну, и ему показалось — не Жанна Мазур, а Татьяна поет ему эту чудесную песню, не Жанна Мазур, а Татьяна рассказывает о первой весне…
Их взгляды встретились. В глазах Татьяны — больших и темных — искрилась едва уловимая улыбка. Она улыбалась ему, улыбалась и как бы говорила: слушай, слушай. Все, что поется в той песне, хочет сказать мое сердце тебе… Одному тебе…
«Да, да, Таня, я слышу, я все слышу, и сердцу хочется сложить новую, никому не знакомую песню и о моей любви, о моей первой весне… И она будет сложена. Верь, Танечка, будет, и только ты одна услышишь ее», — в мыслях отвечал он взгляду Татьяны.
Песня внезапно оборвалась, будто кто-то зажал рот певице. Увлеченный мысленным разговором с Татьяной, Василий даже не заметил, что случилось и почему математик бросился к Жанне Мазур.
— Жанна, а чем дело?
— Ничего, — грубовато ответила учительница. — Себя обманываем, да, обманываем… Поем, шутим, веселимся, а на самом деле тошно…
В учительской было так тихо, что отчетливо слышалось равнодушное тиканье стенных часов. За окном взвизгнул ветер, хлестнув по стеклам сыпучим снегом.
Василий чиркнул спичкой и задымил папиросой. Он враждебно покосился на Жанну Мазур — ее голос был теперь каким-то будничным, даже неприятным. Она только что увлекала напевным рассказом о первой весне и вдруг так грубо заговорила о какой-то сельской скуке…
— Да, конечно, живем невесело, — тихо молвила учительница младших классов, зябко кутаясь в пуховый платок.
— Ну что ж, давайте повоем вместе — тоска, скука, деревенская глушь, — сквозь зубы процедил Василий и обратился к математику. — Начинайте, Виктор Максимович.
— С точки зрения математики ничего веселого в нашей жизни нет, но слезы проливать, извините, глупо.
— Вообще, Жанна, ты сегодня какая-то невменяемая, — упрекнула Тобольцева. — Подумаешь, тоска. Да стыдно говорить о ней. Я, например, всю жизнь прожила в деревне — здесь родилась, здесь выросла и не жалуюсь.
— Ты привыкла, это твоя стихия.
— Жанна Сидоровна делит людей на две категории — на деревенских медведей и городских пуделей. Да, господа сельские интеллигенты, скучно живем — ни людям, ни себе. На танцы ходить стесняемся, в клубе сидим, как мумии, боимся улыбнуться, чтобы о нас плохо не подумали. А ведь в том же клубе можно и посмеяться и людей повеселить — и провести читательскую конференцию, и концерт устроить, и лекцию подготовить, и вечер вопросов и ответов. Между прочим, мы привыкли, чтобы артисты к нам приезжали, чтобы лекторов доставляли из Академии Наук СССР. А что мы делаем сами, мы — сельская интеллигенция? Людей лечим, детишек учим, но ведь за это нам платят деньги, а наше общественное лицо — где оно, это лицо? — строго спрашивал Василий.
Жанна Мазур вскочила с дивана. В глазах ее поблескивали гневные искорки.
— Благодарим, товарищ доктор, за урок политграмоты, — едко сказала она. — Не у всех, однако, такое народническое настроение, как у вас.
— Постой, Жанна, а при чем же тут народническое настроение? — вмешалась Тобольцева. — Между прочим, Василий Сергеевич хорошо, очень правильно говорит…
— Еще бы! Ты готова слушать каждое слово доктора, как божье откровение, — усмехнулась Жанна Мазур.
— Ну, знаешь, это глупо, — разозлилась Татьяна и захлопнула крышку радиолы.
В учительской воцарилось неловкое молчание. Каждый чувствовал себя чуточку виноватым в том, что произошло.
— Итак, подведем итог: начали за здравие, а кончили за упокой, — нарушил тишину математик. — Да ну вас ко всем чертям, товарищи! А если сказать откровенно, то в словах доктора можно уловить рациональное зерно. В самом деле, как-то оторванно мы живем, даже на концерты местной самодеятельности и то не ходим.
— Товарищи, нас вон сколько, и у каждого, наверное, найдется какой-нибудь талант, могли бы помочь сельской самодеятельности, — сказала учительница младших классов. — Ты, например, — обратилась она к Жанне Мазур, — разве не могла бы выступить, спеть в клубе?
— Жанне Сидоровне подайте сцену Кремлевского театра, — с ехидцей бросила Татьяна.
— Прошу считать меня отсутствующей, — огрызнулась Жанна и отошла к темному, чуть подернутому морозным узором окну.